Владимир Семичастный - Лубянка и Кремль. Как мы снимали Хрущева

Отношения со спецслужбами Чехословакии, Венгрии, Болгарии были дружескими, рабочими и взаимно доверительными.

Гораздо прохладней были отношения с Румынией. С Югославией все было еще сложнее.

Правда, на закате эры Хрущева начинало казаться, что установление контактов между Москвой и Белградом по части обмена секретной информацией и сотрудничества разведок становится возможным. Однако это ожидание не оправдалось. Во время моего визита на Балканы мы договорились о конкретных шагах, в том числе и о посылке советского офицера связи в Белград. Человек, которому это было поручено, в Белград прибыл, и они к нам прислали своего для связи между нами. Но дальше дело не пошло.

Несколько месяцев нашего представителя никто не хотел замечать. Наш человек ждал и ничего не делал, ибо любое проявление нашей неосторожности лишь помешало бы улучшению отношений с Югославией. По нашей инициативе он только передал югославам две или три информации. И ничего больше.

Но секретные службы Югославии ответили совсем не так, как мы ожидали. В квартиру нашего представителя проникли «грабители», дав ему понять что он человек нежеланный. Анализ показал, что действовали профессионалы. Чтобы избежать продолжения подобного, мы нашего представителя отозвали.

Дальнейшие попытки были безрезультатны. Доверительные отношения так и не сложились. Югославы линию самостоятельности вели до конца…

Подбор агентов, которым предстояло на Западе работать на нас, был весьма многоплановой работой. Вот где действительно невозможны шаблон и прямолинейность! И здесь использовались самые разнообразные методы и подходы.

В одном случае нам повезло поймать значительную фигуру на любовных авантюрах, более того— тут мы «помогли» человеку и тем самым раздобыли богатый компрометирующий материал. В другом — агентурный контакт развился на основе случайной встречи и личных симпатий. Всегда находились люди с самой обычной и распространенной человеческой слабостью— страстью к деньгам. И, наконец, были те, кто сотрудничал с нашей страной и ее политической системой вне зависимости от того, что или сколько они получат за свою информацию. У нас это называлось по «идейным соображениям».

Найти такого агента сложно, но чрезвычайно важно. Это — большая удача.

Если дело шло о проникновении в сферу западных ядерных секретов, в министерства и учреждения, где принимались принципиальные решения, определявшие направления политики, мы ставили перед собой конкретную задачу и целенаправленно шли к ней на всех фронтах. А это означало скрупулезное изучение, наблюдение, анализ, координацию действий между резидентом на месте и руководством разведки, а в особо важных случаях и руководством всего Комитета.

Набор агентов для внутренней контрразведки был гораздо проще, так как не требовал длительных проверок и многочисленных контактов. Если что-то не получалось, в любой момент можно было найти замену. Но за рубежом у разведчиков было намного меньше возможностей, и ошибки здесь вели к значительно большим потерям — и финансовым, и политическим.

Обработкой конкретного объекта в чужой стране всегда занимался лишь один человек. Если ему и помогали в том или ином случае люди со стороны, то о цели всей операции они не имели точного представления.

Число контактов, на которые выходил разведчик, зависело от их важности. Если один чекист в контрразведке в состоянии руководить примерно пятнадцатью внутренними агентами, то у разведчика на Западе их число гораздо меньше.

Когда дело касалось уж очень важного контакта, то связанный с ним человек мог заниматься только одной этой личностью, чтобы не поставить под угрозу безопасность главной акции неожиданно возникшими подозрениями, касающимися второстепенных направлений.

Безусловно, многое зависело и от страны пребывания. Например, во Франции нам не приходилось проявлять столько осторожности, как в Соединенных Штатах. В африканских странах или на Филиппинах возможностей перевести дыхание было еще больше.

Основные указания по части ведения дела давал начальник разведки или один из пяти его заместителей. Резидент регулярно передавал в Москву все данные и детали и ждал, пока их обработают: хранить сведения прямо в посольстве было бы непростительным риском, учитывая опасность нападения или обнаружения секретных сведений. Затем уже руководящий орган — после консультаций с резидентом — реализовывал замысел на практике, проявляя собственную инициативу.