Всеволод Чаплин - Вера и жизнь

О «привилегированном положении» Русской Православной Церкви в России: «Не вижу в этом ничего ни противозаконного, ни аморального. При всем равенстве религий перед законом общество не должно лишать себя права отдавать предпочтение одним религиозным общинам или отказывать в предпочтении и привилегиях другим… Не случайно в большинстве стран Западной Европы одна или несколько религиозных организаций имеют явные привилегии, закрепленные в законе и политической практике».

О предоставлении земли религиозным организациям: «Выделение земли является не правом религиозной общины, а привилегией, которую государство должно предоставлять, исходя в том числе и из отношения общества к той или иной религиозной общине».

О «религиозной свободе слова»: «Я думаю, что любой свободный человек имеет право называть секту сектой, а угрозу безопасности таковой, даже если эти термины никак не зафиксированы в праве. Никто не может отрицать право человека употреблять тот или иной богословский или политический термин лишь потому, что его нет в законе».

О докладе комитета ПАСЕ, посвященном свободе совести в России, в целом: «Неплохо, что докладчики наконец вспомнили о проблеме передачи церковного имущества, к чему Совет Европы призвал Россию при вступлении в эту организацию. Однако удивляет, что доклад говорит в основном о единичных проблемах католиков и старообрядцев (которые, конечно, тоже нужно решать), но лишь одну двусмысленную строчку посвящает проблемам Русской Православной Церкви, которой до сих пор не возвращено неисчислимое множество храмов, школ, приходских зданий и других объектов собственности».

Церковь начала новые изнуряющие консультации – с Госдумой и тогдашним Главным государственно-правовым управлением Президента. Были найдены компромиссные формулировки – так, Православие, христианство в целом, ислам, иудаизм и буддизм не наделялись особым статусом (такая формулировка предполагалась изначально). Было просто прописано ни к чему не обязывающее уважение к ним. Однако ельцинская администрация явно стремилась затянуть процесс на годы.

И тогда решающую роль сыграла жесткая воля Патриарха Алексия. Он отказался прийти на Арбатскую площадь для освящения храма-часовни святых Бориса и Глеба. Этот небольшой храм был выстроен Ельциным в знак любви к своим внукам – именно эти имена они носят. После короткой обиды Президент пошел на попятную – и это был, пожалуй, первый пример в истории, когда воля церковного иерарха оказалась сильнее воли законного государственного правителя. Храм был освящен Патриархом 5 августа. Компромиссный вариант закона, сохранивший большинство предложений, поддержанных Церковью, был подписан Президентом 26 сентября. Так пастырская власть – впервые в истории постсоветской России – оказалась сильнее дотоле всемогущего Запада.

C начала 90-х годов постепенно стал подниматься вопрос о возвращении церковных зданий. В первую очередь, конечно, речь шла о храмах, монастырях, семинариях. Отдельные постройки власти начали передавать еще в позднесоветское время. В 1983 году, в преддверии 1000-летия Крещения Руси, первым был передан Данилов монастырь в Москве. Там и проходили юбилейные торжества. В 1987 году передали Толгский женский монастырь под Ярославлем, в этот же период стали возвращать и первые приходские церкви. На рубеже 80-х и 90-х годов началась массовая передача храмов и монастырей. Впрочем, еще целых двадцать лет все зависело от доброй воли властей – нормативная база ограничивалась двумя распоряжениями Президента и двумя постановлениями правительства, реально ни к чему государство не обязывавшими. Между прочим, на этом фоне Совет Европы, в который начали вступать постсоветские страны, требовал от них «в кратчайшие сроки возвратить собственность религиозных организаций». Россия согласилась с этим требованием в 1996 году. К тому времени религиозные общины стран Балтии, включая Православную Церковь, уже получили назад не только храмы, но и доходные дома с земельными участками, включая престижнейшие здания в центре столиц.

В России идею реституции агрессивно отвергли. Она совершенно не входила в планы реформаторов. Вместо нее панацеей от всех бед объявили приватизацию (религиозные общины к этому процессу даже близко не подпустили). Модные по тем временам ребята из экономических ведомств, а также их учителя из «прогрессивных» вузов говорили на заседаниях и в СМИ, что реституция будет слишком разрушительной (будто приватизация ничего не разрушила), что с 1917 года много воды утекло, что наследников дворян, купцов и крестьян непросто будет найти. Доля правды в этих рассуждениях была, но на самом деле новой элите просто не хотелось делиться приватизируемой собственностью, особенно в центральных частях больших городов. Выступали против и коммунисты.