Алексей Митрофанов - Бульварное кольцо – 3. Прогулки по старой Москве

В 1881 году дом снова поменял владельца. Им стал чаеторговец Алексей Семенович Губин, прославившийся не столько своей жизнью, сколько смертью. Кто-то пустил слух, что в этот скорбный день в воротах дома будут раздавать щедрую милостыню. Разумеется, нищие первопрестольной, а также ближайших уездов собрались здесь в огромном количестве, началась давка, многие были задавлены намертво.

После чего дом, от греха подальше, продан был наследниками Дворянскому земельному банку.

* * *

Дома по левой стороне, достойные внимание, тоже вошли в упомянутый путеводитель. А за ними – исключительный, особенный московский мир, мир сретенских переулков.

Сама улица Сретенка известна тем, что не имеет на своей красной линии ворот и арок. Это сделано из экономических соображений. Сретенка издавна развивалась как торговая улица, и купцы использовали каждый метр для привлечения покупателей. Хозяйственная жизнь велась исключительно со стороны переулков. Которые, конечно же, располагались параллельно друг другу и на небольшом расстоянии – это обеспечивало доступ ко всем зданиям на самой Сретенке. Здесь также существует уникальная система московских проходных дворов и всевозможных маленьких уютных двориков. Многое, конечно же, за последние годы исчезло (и теперь не получится, как совсем еще, казалось бы, недавно, пройти от Бульварного до Садового кольца, не выходя ни на одну радиальную улицу. Но многое, все равно, сохранилось.

Одна из серьезных утрат – церковь Сергия в Пушкарях. Она располагалась в Большом Сергиевском переулке, на месте нынешнего дома №6. Храм был известен еще в 1547 году и являлась слободской церковью пушкарей. Звания и статусы окрестных жителей (и, соответственно, прихожан этого храма) – целая песня. Артиллерии фузилер, артиллерии фершал, артиллерии пороховой мастер и в огромном количестве «вдовы пушкарские».

Впрочем, эти времена давно прошли. И уже в девятнадцатом столетии окрестности Сергия в Пушкарях пользовались недоброй славой криминальных московских трущоб. А в газетах то и дело попадались сообщения приблизительно такого содержания: «12 октября в ограде церкви св. Сергия, что в Пушкарях, в Колокольниковом переулке, найден сверток, в котором оказался труп недоношенного младенца мужского пола».

После революции в церкви какое-то время продолжали служить. Правда, не обошлось без перемен. Московский обыватель Н. П. Окунев писал: «Был за всенощной у Сергия в Пушкарях. Все новшества: служивший там протодиакон Остроумов (получивший „гонорара“ за участие во всенощной и за обедней 30.000) сбрил себе не только бороду, но и усы, остриг себе на голове волосы, как сотрудник чрезвычайки, и, послуживши до пения ирмосов, снял свои священнослужительские облачения, надел английское щегольское пальто, взял в руки шляпу-панаму и вышел из церкви. Но при этом служил очень истово; читал и пел „с чувством“, так что и не поймешь, что это – от чистого сердца или актерство своего рода?»

Шел 1920 год. Наступали очень тяжелые времена.

Храм был снесен в 1935 году. Поначалу здесь намеревались выстроить гигантский клуб (подобные замены в те времена практиковались), но затем ограничились банальной коробкой.

Впрочем, не все и не всегда в тех переулках было благостным. В частности, во второй половине позапрошлого столетия здесь находились самые опасные кварталы так называемого «городского дна», известные под неофициальным названием «Грачевка». В. А. Гиляровский писал: «В свободный вечер попал на Грачевку.

Послушав венгерский хор в трактире «Крым» на Трубной площади, где встретил шулеров – постоянных посетителей скачек – и кой – кого из знакомых купцов, я пошел по грачевским притонам, не официальным, с красными фонарями, а по тем, которые ютятся в подвалах на темных, грязных дворах и в промозглых «фатерах» «Колосовки», или «Безымянки», как ее еще иногда называли.

К полуночи этот переулок, самый воздух которого был специфически зловонен, гудел своим обычным шумом, в котором прорывались звуки то разбитого фортепьяно, то скрипки, то гармоники; когда отворялись двери под красным фонарем, то неслись пьяные песни.

В одном из глухих, темных дворов свет из окон почти не проникал, а по двору двигались неясные тени, слышались перешептывания, а затем вдруг женский визг или отчаянная ругань…

Передо мной одна из тех трущоб, куда заманиваются пьяные, которых обирают дочиста и выбрасывают на пустыре.

Около входов стоят женщины, показывают «живые картины» и зазывают случайно забредших пьяных, обещая за пятак предоставить все радости жизни вплоть до папироски за ту же цену».