Марина Максимова - Это же я…

Стремясь помочь миру, я не очень-то задумывалась о своих домашних, которым не всегда моя забота о братьях меньших была по нраву. Помню, мы с братом спасли здоровенного ужа. Вероятно, ему тоже было в тот момент очень плохо, но что конкретно с ним приключилось, сейчас не вспомню. Принесли мы его домой, спрятали, чтобы не волновать маму и бабушку, а он возьми да и удери. Поискали мы его, поискали и решили, что уж вырвался на свободу и в данный момент подползает к своей норе в лесу. Мы за него порадовались и думать забыли. А недели через две он выполз из-под плинтуса (где и проживал, оказывается, все это время) и разлегся на полу посреди комнаты, греясь на солнышке. Первой ужа заметила наша бабушка. Мне показалось, что она была не очень рада встрече – во всяком случае, кричала громко и мгновенно взлетела куда-то на самый высокий шкаф. Я от нее такой прыти не ожидала. Ужа пришлось вынести на улицу, а бабушку долго отпаивали валерьянкой.

Одно из моих детских прозвищ – Терминатор. Став постарше, я уже не только зверей спасала, я вступалась за каждого несправедливо обиженного одноклассника или товарища по играм во дворе. В бой шла легко и смело, пусть противник и превосходил меня по численности и физической мощи.

В бой шла легко и смело, пусть противник и превосходил меня по численности и физической мощи.

Однажды в запале даже сломала руку о чью-то голову, но в пылу драки не обратила на эту досадную мелочь внимания. Потом, когда обнаружилось, что рука онемела и я не могу ни ложку держать, ни ручку, бабушка пошла со мной в травмпункт. Там-то все и выяснилось. Врачи долго пытались добиться от меня, где я умудрилась заработать перелом, но я не смогла внятно ответить. Ну подумаешь, травма! Я их все помнить должна? Главное, справедливость была восстановлена.

Но по-настоящему, не на жизнь, а на смерть, я боролась только однажды. В нашем дворе жила девочка из очень неблагополучной семьи. Папы у нее не было, мама появлялась дома так редко, что ее никто и не видел, и девочка жила с бабушкой – очень старенькой и совершенно слепой. Первый раз я увидела ее, когда ей было лет семь. Меня поразили ее волосы – длинные, густейшие, золотистые, но, по всей видимости, никогда не знавшие ни мыла, ни расчески. Вся голова – один сплошной жуткий колтун. Во что она одевалась – вспомнить страшно. В школе училась тоже через пень-колоду, бабушка не могла ни уроки у нее проверить, ни помочь с заданиями. Разумеется, малышка была изгоем. Стоило ей выйти во двор, над ней начинали смеяться, а когда это надоедало – просто били. Зло, беспощадно и жестоко. Ни за что, просто так. Увидев эту мерзкую сцену первый раз, я тут же расшвыряла всех обидчиков, вырвала бедолагу из их лап и повела домой. Перешагнув порог ее квартиры, я чуть в обморок не упала. Сказать, что там было грязно – не сказать ничего. В доме не убирались лет пятнадцать, по всей видимости. Я такого запустения и ужаса не видела никогда! Решила действовать. Для начала предложила девочке постричь ее, потому что сразу просто помыть и расчесать то, что было у нее на голове, не представлялось возможным. Как-то с грехом пополам я соорудила из ее волос какое-то подобие прически (мне самой было лет одиннадцать, и парикмахер из меня получился так себе). Голову помыла и все колтуны расчесала. Потом попыталась прибрать в доме. В общем, с тех пор я взяла над ней шефство. Моя мама отдавала девочке вещи, из которых я выросла. Во дворе поначалу смеялись, видя, что она ходит в моих платьях и брюках. Но я быстро навела порядок, кому словами, а кому и кулаками объяснив, что будет с каждым, кто посмеет поднять на нее руку. Как вспомню, сколько я из-за нее дралась и как яростно защищала… в общем, постепенно от девочки отстали. Недавно, приехав в Казань, я ее встретила на улице. Она вышла замуж, воспитывает четверых детей и внешне выглядит вполне благополучно. Домашняя такая, спокойная, доброжелательная, любит семью, детей и довольна жизнью.

Побаивались меня не только во дворе, но и в школе. Учителя рассказывают, что очень скоро для них привычной стала такая картина: растрепанная Марина удирает от старшеклассников, за секунду до этого отвоевав у них очередного майского жука с тем, чтобы спасти его и выпустить на улицу. Воинственной я росла. Хотя поначалу были все шансы стать примерной ученицей: мама выбрала для меня очень хорошую школу, первого сентября меня нарядили, и в окружении толпы родственников я отправилась за знаниями. Бабушка работала швеей на фабрике, где шили форму для школьников, поэтому к первому сентября мне была преподнесена в подарок новая, с иголочки. Но только никто не учел, что бабушка специализируется на платьях для старшеклассниц, а я даже для первоклашки была весьма субтильная и маленькая. В общем, эту форму в ее первозданном виде я надела только на свой выпускной в одиннадцатом классе. А для похода в первый мне ее ушили раза в четыре, подогнули рукава чуть ли не в два раза, убрали ширину в плечах, в спине. Вот только юбку укоротить не смогли. И я была красавицей – в платье сильно ниже колена, из которого торчали тоненькие ножки. На голове, как и положено, белые банты. Мода такая, что ли, тогда была, чтобы на первоклашках непременно красовались банты размером с голову. Так я и пошла в первый класс, о трех головах – одна своя и еще две из бантов. Мама потом еще долго пыталась эти банты мне вязать каждое утро, но у меня было свое представление о прекрасном. В первом классе мне вдруг захотелось отрастить длинные волосы, но все как-то не удавалось, ухаживать за ними было муторно, и меня стригли «под горшок». И тогда я придумала вот что: как только мама, проводив меня, скрывалась с глаз, я развязывала пышные «вавилоны», оставляя один узел. Получались две длинные ленточки, державшиеся у основания хвоста и спускавшиеся изящной волной по спине. Я представляла, что это не просто ленточки, а мои собственные волосы. Их можно эдак изящно, «в рапиде», откинуть назад, томно обратить свой взор на говорящего, а потом так же гордо и красиво отвернуться, а они будут струиться по спине. В общем, мама долго не могла понять, почему учителя ругают ее дочь на неопрятный внешний вид и считают «распустехой». Что они понимали в красоте!