Арто, разумеется, опровергает тезис о сумасшествии Ван Гога, напротив, заключая, что художника отличало «непревзойденное здравомыслие» и прозорливость, позволявшие ему «смотреть далеко вперед – заглядывать в бесконечную и грозную даль за непосредственной и видимой действительностью фактов». Провиденная таким образом «общая беспринципность нравов и конформизм самих институтов общества» и готовность разоблачить нелицеприятную изнанку устройства и функционирования социума – вкупе с подрывным характером самой живописи Ван Гога – и стали причиной кары общества: вооружившись психиатрией («огородившись [ее] забором»), оно-то и толкнуло его на самоубийство (ср. название эссе). Традиционный романтический троп о связи гения и безумства Арто доводит до абсолютного предела, называя настоящим безумцем любого человека, который «предпочел скорее сойти с ума – в социально принятом смысле, – чем пойти против некоей высшей идеи человеческой чести». Общество, по мнению Арто, напрямую порождает не только саму психиатрию, но и душевнобольных: «Если бы не было врачей, не завелись бы и больные», напишет он в «Сумасшествии и черной магии», признавая в «Ван Гоге», что «умалишенный – это и тот, кого общество не захотело услышать и кому помешало изречь невыносимые истины».
Очевидно, что, даже оговариваясь – «я не сравниваю мой опыт со случаем Ван Гога», Арто как раз проводит такие параллели, указывая, что «злосчастные эксперименты, перекорежившие всю мою жизнь, помогли мне понять…» трагедию Ван Гога, и множа отсылки к личному опыту («как доводилось слышать мне», «прекрасно помню, как после каждого разговора с психиатром на утреннем обходе…»). В частности, общим для них двоих – но также включая в этот ряд Нерваля, Лотреамона и других «проклятых» поэтов – он видит мотив общественного, вселенского «сглаза» (с его точки зрения, «интернирование – не единственное оружие», помогающее обществу расправляться с инакомыслящими). Конечно, в таком сопоставлении можно увидеть (пусть и невольную) попытку Арто поставить себя вровень с гением Ван Гога, но в большей степени, думается, оно скорее позволяет ему свести глубоко личные счеты с обществом и карательной психиатрией – хотя для него эпитет является неотъемлемой частью самого существительного.
Эссе Арто, резко порывающее с распространенной во время его написания точкой зрения на душевное здоровье Ван Гога (причем порой весьма язвительно – «Ван Гога можно было бы назвать человеком психически здоровым: за всю жизнь он всего-то навсего спалил свою руку, да и в остальном, лишь однажды отрезал себе левое ухо»), также революционно и по форме. Определенным образом «подражая» манере Ван Гога, разработавшего новаторский живописный язык, Арто подрывает как стандарты критического и жизнеописательного очерка, так и традиционные нарративные структуры, множа повторения, громоздя причудливые образы и алогичные поэтические сопоставления, разлагая, в том числе, и саму ткань языка в серии глоссолалических заклинаний. Подобно тому как Ван Гог отказался от «чисто линейной живописи» (которая самого Арто «сводила с ума»), Арто отказывается от описательного языка и пытается напрямую передать читателю провоцируемый живописью Ван Гога собственный – но и призванный от знакомства с эссе стать читательским – жизненный опыт. Целью его эссе, разумеется, становится не описание картин Ван Гога (которое, как он признается, невозможно дать, «не будучи Ван Гогом», да и, более того, сам художник в письмах к брату предложил идеальные описания собственных картин) – Арто пытается выстроить вербальный аналог этих картин, лингвистический симулякр нарисованного образа, сосредоточенный не на референте, а на субъективности автора строк. «Ван Гог. Самоубитый обществом» с его частой отбивкой на абзацы, порой состоящие из одной фразы и даже пары слов, повторениями и возвращениями, ритмическим и фонетическим письмом, его глоссолалиями, когда язык словно не поспевает за мыслью, максимально приближается к поэзии и свободному потоку сознания, подражает ничем не скованному диалогу.
Собственно, вдохновившись словами Арто о невозможности «описать картину Ван Гога после него самого», не станем и мы описывать его эссе ПЕРЕД ним и ВМЕСТО него. Эта публикация – будем реалистами! – вряд ли станет, как выставка Ван Гога в глазах Арто, «событием историческим», но уже замечательно, что его работа вот так же сейчас оказалась «заново вброшена в события дня, возвращена в течение жизни». Последним «тизером» к знакомству с «Самоубитым обществом» предложим следующие слова Жоржа Батая: «Книгам Арто по плечу то, на что не решаются другие: они способны сокрушить привычные границы и пределы, перешагивая через них одним резким шагом; их жестокая лирика плюет на собственные красоты, отказываясь терпеть даже те чувства, точнейшим образом которых она и является».
Читать дальше