Мария Чехова - О.Л. Книппер – М.П. Чехова. Переписка. Том 2 - 1928–1956

Пользуясь отсутствием К.С., приведшего в театр и утвердившего там на посту замдиректора бывшего бухгалтера алексеевской фирмы Н.В. Егорова, назначенный «красным» директором М.С. Гейтц при поддержке молодежной «пятерки» добился через Наркомпрос снятия его с должности.

Вероятно, как это было и в Гурзуфе, читали вслух в узком кругу близких.

Речь об очередной годовщине открытия театра.

В цитируемом выше письме к Лилиной О.Л. продолжила, что происходило потом: «В этот вечер я читала во Втором университете (Чеховский вечер), а потом все же поехала к Качаловым, захватила бутылочку «Абрау» и фруктов, и мы втроем, плюс Пыжова, тихо посидели» (там же, с. 164).

Муж И.Ф. Шаляпиной, бывший актер МХТ, остававшийся после американской поездки за границей, но вскоре вернувшийся на родину, П.А. Бакшеев повесился 25 августа 1929 г. из-за семейных неурядиц.

С.М. Чехов с женой и его сестра с мужем.

Чтение «Отелло», видимо, было связано с готовящейся во МХАТе его постановкой.

Речь о ГАХН. В 1924 году Музею игрушки выделили бывшую усадьбу Хрущевых-Селезневых, что на Пречистенке (в наше время в ней размещается Государственный музей А.С. Пушкина).

Сын Р.К. Трегубова.

Речь о «Дядюшкином сне».

Речь о В.К. Харкеевич.

Манефа Николаевна Харкеевич, сестра мужа В.К. Харкеевич, давних знакомых семьи Чеховых.

18 декабря О.Л. писала К.С. за границу: «Пришла первая генеральная адовая. Я волновалась, как всегда, всё красила, а толку было мало, и удовлетворения никакого. Все не то и не то. Очевидно, мешало и смущало имя

Достоевского, казалось, что надо что-то невероятной раздувать в себе, не верилось в свои данные. Когда мы собирались читать пьесу за столом, Владимир Иванович предложил мне ничего не играть, а четко и логично

подавать текст. И на следующей генеральной мне на сцене стало легко и увлекательно. И с каждым разом я все больше и больше овладевала ролью и, представьте, не устаю от нее, несмотря на громадный текст. И чувствую, что никогда или очень давно не было у меня такой большой радости сценической. Прежде я любила «чувствовать» и не очень любила или не ценила слов, а сейчас я с наслаждением «говорю», и чувствую, как это меня увлекает, и я не пыжусь, темперамент идет легко, влезает в определенную форму – и… я счастлива. Со всех сторон слышу похвалы. И все время думаю о Вас – что бы Вы сделали из этого спектакля!» (ОЛК-Ч, ч. 2, с. 166).

Здесь небольшая путаница: официальная премьера состоялась 5 декабря.

15 декабря 1929 г. Н. – Д. писал Бертенсону: «Наибольший успех имеют Книппер и Синицын. Ольга Леонардовна давно-давно ничего так не играла. Это выше и «Осенних скрипок», и «Жизни в лапах», и «Вишневого сада». Ее можно очень поздравить» (Бертенсон, с. 260). Через 4 дня он продолжил эту тему в письме тому же адресату: «Что-то с Книппер случилось. Как-то она вскрылась по-хорошему. Чудесно играет одну сцену в «Воскресении», графини Катерины Ивановны, тетки Нехлюдова» (там же, с. 262).

Н.П. Ламанова «одевала» многих книпперовских героинь.

Буквально: плакучий (франц .), здесь: страусовое перо на шляпе.

Постановка изначально предназначалась для Малой сцены, и несмотря на огромный успех, лишь иногда ее переносили на большую (видимо, останавливало настороженное отношение в верхах к самому имени Достоевского).

Героя спектакля Бориса Волгина сопровождала на сцене собака, с которой он делился своими переживаниями.

18 декабря О.Л. писала К.С.: «Мне очень хочется, чтоб к 30-му января (Чеховский день) мы бы подготовили «Чайку» – для чтения, конечно, не по книгам. Всем участвующим этого очень хочется, и может быть, мы общими усилиями и любовью к Чехову и «Чайке» сдвинем ее. Хмелев и Тарасова – Треплев и Нина, Кедров и Тихомирова – Медведенко и Маша, Шамраева согласился Москвин, Полина —? Тригорина – пока Ершов (Качалов еще не поправился)» (ОЛК-Ч, ч. 2, с. 168).

Этому замыслу не суждено было осуществиться.

Два томика Н.Д. Волкова мейерхольдовских книг (всего их должно было быть три – не сложилось) основаны на документальных материалах, предоставленных самим режиссером. Эти материалы, при том что архив был частично утрачен, остались единственными документальными свидетельствами ранних лет деятельности Мейерхольда.