Петр Стефаневский - Триста неизвестных. Издание второе, дополненное

В нашем деле начальники постоянно напоминают об осторожности. За ЧП — чрезвычайные происшествия — их по головке не гладят. Напутствие привычное, как «здрасьте» или «прощай». И задание не волнует — для испытателя любой новый самолет необычный. Смоленск — вот это да! Вот это уважил Иван Федорович.

Итак, в Смоленск. Монотонно постукивают на стыках рельсов колеса купированного железнодорожного вагона. За окном бегут родные сердцу русские перелески, луга, пашни; нет-нет промелькнет и деревенька или село, то с двухэтажной школой, то с покосившейся церквушкой. Любуюсь проплывающими за окном пейзажами, а память все больше ворошит прошлое. Словно в юность еду.

Смоленск — мой Рубикон. Из него шагнул в большую и интересную жизнь. Хотя началось-то все еще в Бобруйске. В конце лета 1925 года наш уездный городок взбудоражил неслыханный небесный гром. Над городом гусиным клином плыли самолеты. Они сделали несколько кругов и стали приземляться на окраине, на большом ровном поле. Горожане устремились к невиданным птицам. Впереди наперегонки неслись мальчишки.

Постукивают и постукивают колеса, бегут и бегут воспоминания. Все воспринимается как-то со стороны. Я вроде и не я, а вон тот верзила-парень, что обогнал рваноштанную ребятню, первым примчался на поле, к самолетам. И уставился в трепетном оцепенении? самолетов много, вокруг них суетятся люди в промасленных комбинезонах или в диковинных очкастых шлемах. Они привязывали и зачехляли машины. По краям площадки появились часовые. Не пускают к самолетам, покрикивают на не в меру любопытных. Солнце позолотило верхушки соснового бора, что за полем, и скоро скрылось за его дремучей стеной. А парень один на поле остался. Неужто судьбу свою встретил?,,

Встретил. Неудержимо потянуло в авиацию. Чем ближе подходила осень, тем больше росла тяга к самолету. Осенью меня призывали в армию. Седенький старичок, председатель комиссии, как и у всех, спросил:

— Где служить хочешь?

— Только в авиации!

— Ишь ты, только. — Посмотрел мою медицинскую карту, потом взглянул на меня и сказал сидевшим с ним за столом людям: — А что, подходит малый.

Врач второй раз подвел меня к «опрокинутому ведру» — спиромеру, определяющему объем легких, и сунул в руки резиновый шланг:

— Дунь.

Чуть было вместе с воздухом не выдул из себя легкие. Думал, что от этого зависит окончательное решение: быть мне в авиации или не быть. Соскочил какой-то цилиндрик, прибор-ведро сломался. Он, оказывается, рассчитан всего на 5000 кубиков, а объем моих легких — более 7500. Врач зло ругнулся. Старичок председатель весело засмеялся:

— Ступай, парень, в авиацию. Воздуха в тебе много.

И вот Смоленск. Красноармеец 2-й отдельной разведывательной авиаэскадрильи. Как имеющий среднее образование, зачислен в команду краткосрочников. Год учебы — и командир запаса. Командир-фотограмметрист. Фотограмметрист? Я же в летчики хочу. «Многие хотят, — был неумолимый ответ. — Уймись. Будешь кем приказано».

Не вышло по-ихнему. Поступило распоряжение: выявить желающих поступить в летную школу. Прощай, Смоленск. Еду в Ленинград, в Военно-теоретическую школу Военно-Воздушных Сил! Потом Кача, Луганск и НИИ ВВС.

И вот опять Смоленск.

Долго любоваться городом не пришлось. Программа испытаний оказалась напряженной. Самолет по схеме и габаритам напоминал хорошо знакомый АНТ-25 РД — рекордный дальний [4] На АНТ-25РД В. П. Чкалов, а за ним М. М. Громов совершили впоследствии беспримерные перелеты из Москвы через Северный полюс в Америку. . На последнем я немало летал и потому, видимо, подумал: и чего стращал Петров, самолет как самолет.

Предупреждения Ивана Федоровича стали ясны при нервом же ознакомительном осмотре БОК-1 — так именовался самолет В. А. Чижевского. На нем был установлен редукторно-наддувной мотор М-34РН с двумя турбокомпрессорами. Если верить инструкции, это позволяло сохранять его мощность до высоты десять тысяч метров. Просто редукторные моторы М-34Р, как у АНТ-25 РД, набирали полную мощность только у земли.

Средняя часть фюзеляжа БОК-1 представляла собой цилиндрическую цистерну с тремя крошечными герметическими окошечками впереди. Левое отвинчивалось на манер пароходного иллюминатора. Вход в самолет располагался в корме цистерны. Ни дать ни взять — люк подводной лодки. Задраивается, как и там, винтовым затвором.

Самолет это или подводная лодка, а лететь надо. «Не просто доверие, приказ», — вспоминаются напутственные слова начальника. Влезаем в верхнее отверстие, что в хвостовой части машины, оставляем тут парашюты. С ними в пилотскую кабину не проберешься: до нее метров шесть ползти внутри фюзеляжа надо. В кабине с парашютами и не разместишься — тесно до крайности. М-да, компоновочка!..