Карл Поппер: Неоконченный поиск. Интеллектуальная автобиография

Конечно, вполне очевидно, что изменение одного слова может радикально переменить смысл утверждения, точно так же как перемена одной буквы может радикально изменить смысл слова, а вместе с ним и теории. Это понимает любой, кто проявляет интерес, например, к интерпретации Парменида. Тем не менее ошибки переписчиков или типографов хотя и могут роковым образом вводить в заблуждение, все же в большинстве случаев поддаются исправлению путем размышления над контекстом.

Всякий, кто когда-нибудь занимался переводом или кто думал об этом, знает, что не существует такой вещи, как грамматически правильный и при этом почти буквальный перевод любого интересного текста. Любой хороший перевод является интерпретацией первоначального текста; и я даже пошел бы так далеко, чтобы сказать, что любой хороший перевод нетривиального текста должен быть теоретической реконструкцией.

Таким образом, он может даже содержать какие-то комментарии. Любой хороший перевод должен быть одновременно близким и свободным. Кстати, ошибочно полагать, что при попытке перевести фрагмент чисто теоретического произведения эстетические соображения маловажны. Стоит только вспомнить о теориях вроде теории Ньютона или Эйнштейна, чтобы понять, что перевод, сохраняющий содержание теории, но не передающий ее определенную внутреннюю симметрию, может быть вполне неудачным, — до такой степени, что любой, кому был показан только этот перевод и кто самостояьельно открыл эту симметрию, мог бы с полным правом ощущать, что это он сам сделал первоначальный вклад, что это он сам открыл теорему, даже если эта теорема была интересна, главным образом, по эстетическим основаниям. (Сходным образом, поэтический перевод Ксенофана, Парменида, Эмпедокла или Лукреция при прочих равных условиях предпочтительнее прозаического перевода). [14] 14 Едва ли это можно перевести в прозу (Парменид, фрагменты 14–15): Свет ночезарный, чужой, вкруг Земли бродящий… Вечно свой взор обращая к лучам лучезарного Солнца.

В любом случае, хотя перевод может оказаться плохим из-за того, что он недостаточно точен, совершенно точного перевода трудного текста просто не существует. А если два языка имеют разную структуру, некоторые теории могут быть почти непереводимы (что было прекрасно показано Бенджаменом Ли Уор-фом [15] 15 См. Benjamin Lee Whorf, Language, Thought, and Reality (Cambridge, Mass.: M. I. T. Press, 1956). ). Конечно, если языки близкородственны, как, скажем, латинский и греческий, то введение нескольких вновь изобретенных слов может оказаться достаточным для осуществления перевода. Но в других случаях на месте перевода может оказаться подробный комментарий [16] 16 Готлоб Фреге предполагает — ошибочно, по моему мнению — в работе «Der Gedanke», Beit rach zur Philos, d. deutschen Idealismus , 1 (1918-19), 58–77 (превосходно переведенной А. М. и Marcelle Quinton как «The Thought: A Logical Inquiry» — «Мысль: Логическое исследование», Mind , n.s. 65 [1956], 289–311), что только для эмоциональных аспектов речи «совершенный (vollkommene) перевод почти невозможен» (с. 63, с. 295 перевода) и что «чем более чисто научной является презентация… тем легче ее переводить» (ibid.). Забавно, что Фреге продолжает, совершенно справедливо утверждая, что для содержания мысли совершенно безразлично, какой из четырех немецких синонимов слова «лошадь» (Pferd, Ross, Gaul, Mähre — они отличаются только эмоциональным содержанием: Mähre , в частности, не обязательно в любом контексте будет женской особью) мы выберем для любой формулировки. Однако эта очень простая и не эмоциональная мысль Фреге оказалась, по-видимому, непереводимой на английский язык, потому что в английском языке, кажется, нет трех хороших синонимов для слова «лошадь». Переводчику поэтому пришлось становиться комментатором и искать какое-нибудь общеупотре-бимое английское слово, которое имело бы три хороших синонима — предпочтительно с бросающимися в глаза эмоциональными или поэтическими ассоциациями. .

Если принять во внимание все сказанное, то идея точного языка, или точности в языке, оказывается совершенно несостоятельной. Если бы нам понадобилось вставить термин «Точность» в «Таблицу идей» (см. выше), то она была бы помещена в ее левую часть (потому что лингвистическая точность утверждения на самом деле полностью зависела бы от точности использованных слов); ее аналогом с правой стороны была бы «Очевидность». Однако я не включил эти две идеи, потому что моя таблица построена так, что все идеи с правой стороны имеют ценность; а как точность, так и очевидность являются ложными идеалами. Их невозможно достичь, и потому они опасно обманчивы, если их некритично принимать в качестве путеводных. Стремление к точности аналогично стремлению к очевидности , и обе их не стоит преследовать.