Михаил Ганевский - «Мишка, Мишка…» Воспоминания

Все стояли молча. До меня постепенно стало доходить, что какао у меня больше нет!

– Спасибо. Вкусное какао. Только один глоток. – Сказал Лёня. И засмеялся.

…На старой квартире наш сундук стоял в коридоре. На этом сундуке отец (единственный раз в жизни) давал мне «ремня». Мама держала дверь в нашу комнату. А оттуда рвалась бабушка с криком:

– Не трогайте ребёнка! –

Я не понимал – за что?! Потом, правда, выяснилось – было за что.

Лет десять мне было. Вечером пошёл гулять по нашему Порядковому переулку. Время было опасное. После амнистии выпустили много преступников. У нас в переулке (рядом со знаменитой Бутырской тюрьмой!) в тот вечер дежурил пожилой милиционер (с автоматом!) Метрах в 50-ти от нашего подъезда. Я полтора часа прогуливался с ним и, помню, рассуждал на какую-то «серьёзную» тему. В это время меня искали в противоположной стороне – ближе к большой улице. Обзвонили морги, милицию… Паника была полноценная! Я сам пришёл домой (милиционер сказал, что поздно уже – полдвенадцатого, дома, наверное, ищут…). Открываю дверь в квартиру… Меня тут же хватают! И на сундук!! Я успел только крикнуть:

– За что?!

После восьмого класса это было. Я уже в ШРМ № 50 учился. Мы с мамой пошли провожать Ленку в загородный лагерь на месяц по путёвке, которую наша соседка сверху, Виноградова, достала в профкоме военного завода, (где она и работала). Пошли к заводу через «линию» (железная дорога).

Там уже грузятся ребята по автобусам. Лагерь огромный. Отрядов 17-ть было. Сначала младшие отряды двинулись. Вдруг подбегает к маме эта соседка и спрашивает:

– Хочешь Мишку тоже отправить? Путёвка бесплатная «горит». Только ехать надо сейчас же. И в парадной форме с галстуком. А остальные вещи завтра с грузовиком отправите. –

До дома бегом минут 15. Там одел отцовские бостоновые брюки. Рубашку-сетку прозрачную нейлоновую, дедом американским подаренную. А галстук?! Галстука давно нет. Из пионеров уже вышел. Забежал к дружку Валерке, а у него сохранился один. Бегом обратно. Последний автобус остался. С 4-м отрядом. А я по возрасту на 1-й тянул. Да раздумывать некогда. Еду с ребятами моложе меня на 3-4 года. Весь такой торжественный. Ну и девчонки решили поиздеваться:

– Дай рубашечку потрогать!? Ой, нейлоновая! А ниточку выдернуть можно? – Обхохатывали меня с час наверно.

Но потом, тут же, в автобусе надо было начальников выбирать. (Звеньевых, председателя совета отряда – демократия с советским окрасом). Кого-то надо от отряда в совет дружины выдвигать. Ну, меня и двинули (думаю – за представительность). От добра – добра не ищут. Здесь я – «первый парень на деревне», а если добьюсь перевода в первый отряд – ещё не известно, как этот отдых сложится. (Живы были, наверно, детские воспоминания о лагерях и нравах.)

Хлебнул я лагерной романтики полной чашей: свобода, дежурный по лагерю, звёзды в астрономической обсерватории. Втихаря влюбился в Вальку Дымову, красавицу недоступную. Обратно ехали в тесной кампании с Валькой и её подругой Жанной Уманской. Договорились назавтра вместе пойти в Парк культуры. Ждали Дымову мы с Жанной долго, а потом сами разгулялись, разговорились. Опять романтикой пахнуло…

Долго ещё мы с Жанной «разговаривали». В письмах. Она жила в Харькове. Дочь какого-то украинского министра. Почувствовали родственность душ и лет пять переписывались в длинных подробных доверительных посланиях. Беда была у неё – слепнуть стала. Я пробовал найти какое-нибудь средство от её усиливающейся близорукости. Писал в Одессу (там славилась вытяжка из какого-то жука?!) Ходил в московскую лабораторию, где тогда начинали ставить линзы. (Однажды увидел там мальчика – актёра, который примерял линзы слепого для съёмок. Я узнал его. Он снимался в главной роли в фильме Тарковского «Иваново детство».)

Тёплая эпистолярная волна «прошла» через меня в этой переписке. Последний раз мы виделись с ней в Москве. Я пришёл не один, а с Татьяной, которая знала о нашей заочной дружбе, и отпустить меня одного тогда уже не могла…

Детство заканчивалось… Два раза оставался я на второй год в ДМШ (то руку сломал, то палец на руке). Это считалось тогда большой удачей – проучиться в ДМШ подольше, чтобы лучше подготовиться к поступлению в музыкальное училище.

К девятому классу решение созрело во мне окончательно. Процесс этот шёл трудно. Началось моё сознательное отношение к виолончели, наверное, с 6-го класса. Толчком послужила необычная история…