Игорь Кохановский - «Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег

Высоцкий удивительно скромно держал себя в литературной среде, восхищался поэтами так, как будто сам не написал ни строчки. На наших таганских праздниках часто можно было видеть: Володя и Андрей Вознесенский, Володя и Евгений Евтушенко, он рядом с Окуджавой, Ахмадулиной, Кимом, Искандером… Если ничего не знать, то очевидно, что они – творцы, а он – их пламенный почитатель, и всё. Как-то так вышло, что все дружно сошлись на мысли о талантливом певце особых песен, профессионалы безмолвно единогласны в вопросе вторичности поэтического и первичности песенного дара у артиста Высоцкого. Почему же Володю это не бесило? Или он умел так скрывать? При его редком чувстве собственного достоинства, при его ранимости, любви к справедливости, при его точном знании того, кто он сам и что он для поэзии России конца нашего века…

Был такой разговор между Володей и Н.Р.Эрдманом на читке интермедии к «Пугачеву» Есенина в репетиционном зале Таганки. Это, к счастью, даже записано на пленку: чтение Эрдмана и разговоры после чтения. Драматург обратился к Высоцкому с вопросом о его песнях: как вы пишете, мол, Володя… А тот ему: на магнитофон, Николай Робертович, а вы, мол, как? «А я – на века», – ответил Эрдман. Володя не продолжил, он вместе с нами смеялся и радовался…

В начале семидесятых у Володи была встреча с Межировым, Самойловым и Слуцким. Он вернулся с этого свидания буквально оглушенным, взахлеб пересказывал детали. Как они, живые классики поэзии, его выслушали, затем обсуждали – на предмет возможных публикаций. Как они неслыханно образованны, как божественно одарены. И что в конце долгой беседы запросто цитировали Володины строчки, прозвучавшие вначале, будто бы их зубрили загодя наизусть… Более всего автор был смущен их, поэтов, изумлением… в свой адрес. Они подарили ему анализ его большого, как оказывается, таланта. Они исчисляли звуки, живопись, строй, стиль песен удивительным языком поэтоведения. Большие мастера сопоставляли элементы эстетики Высоцкого с примерами других времен и других народов… Кажется, этот день одарил Владимира открытием в себе поэтической родословной. Словно свершился обряд рукоположения в Поэты и – связалась связь времен…

Слуцкий и Самойлов были близкими к театру людьми, даже входили в авторский круг Таганки. Александра Межирова Володя узнал и полюбил именно в тот день их «тройственного совета». Мне выпала честь быть невольным свидетелем и даже «связным» в краткий, увы, период содружества поэтов. Помню Володин разбор удовольствий от прочитанной книжки стихов Межирова и наше дуэтное восхищение – цитирование «Баллады о цирке». Стихотворение «Закрытый поворот», оказалось, я не помню. Ах, как этому обрадовался Володя! Он мне его не то что подарил – он впечатал построчно в мозг, а финал прочел уж совсем по-высоцки:

(после паузы рухнул слитным словом)

(зажмурился, снова пауза)

Последнюю строчку «вбил» характерным жестом правого кулака – сверху-наискось-вниз. И сам опередил мой вывод: «Колоссально. Даже жалко, что не я это придумал».

И темой мужского выбора, образом закрытого перекрестка судьбы, и ритмом, и словом – родное стихотворение. Не говоря уже о страсти автомобилиста. И не забывая о том ореоле, что окружал книги и биографии всех трех поэтов, – фронт, война, беда, победа.

После того как не стало Высоцкого, я рассказывал Самойлову и Межирову о его исполнении роли Гудзенко в «Павших и живых». Семен Гудзенко был не только лучшим в святом поколении поэтов, он был вечно незаживающей раной, первой из послевоенных потерь. Тридцати лет, блестящего дарования человек ушел из жизни спустя восемь лет после Дня Победы. Образ Гудзенко, впервые восхитивший зрителей в исполнении Николая Губенко в 1965 году, достался Высоцкому летом 1972 года в Ленинграде, на гастролях, срочным вводом. Это трудно передать на письме, но… Суть вот в чем. Монолог Гудзенко – финал трагического спектакля. Очень сильная нота. «Нас не нужно жалеть…» – могучее произведение. Для финала оно довольно продолжительное, трудность для актера в том, чтобы усталость публики и все пережитое ею до сей поры властью своего чтения переключить, перемагнитить – на себя. И удержать внимание зрительного зала. И – провести суровыми словами к последним строкам. А там, на авансцене, у чаши Вечного огня, при горестном собрании всех участников у тебя за спиной, завершить всё уже стихами Слуцкого: