Игорь Кохановский - «Всё не так, ребята…» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег

Но тот, который во мне сидит,

Опять заставляет – в «штопор»!

Гамлет – тема всего творчества. Гамлет – это прежде всего талант. Человек, которому дано видеть больше, чем другим. А кому много дано, с того много и спросится. Разве это не имеет отношения к извечной проблеме о месте художника в жизни, особой ответственности таланта за всё, что его окружает? О невозможности играть в прятки со временем?… Вот почему Гамлет не может бездействовать, хотя знает, что это приведет его к гибели.

2012

Начало семидесятых – «Гамлет». Тяжелые роды спектакля. Напряжены отношения между Любимовымрежиссером и королевской «семьей». И – внутри семьи. Свободно и уверенно играет только самоходный занавес-самовяз. У меня треснуло в дружбе с Демидовой-королевой и с Высоцким-принцем. Кажется, королю Клавдию это должно быть всласть… Ужасное настроение. В Москве очень трудно принимается публикой таганский Шекспир. С одной стороны, серьезные комплименты видных критиков, ученых, художников, с другой – молчаливое отрицание большинства коллег. Демократическую же публику, осаждавшую билетную кассу, мы не без основания подозревали в пристрастии: популярность поэта Высоцкого уже набрала «сверхзвуковую» скорость. Так что цветы и овации после «Гамлета» казались адресованными кумиру, а не театру. Мрачная тишина в гримерной в отличие от прежних дружных шумов за кулисами… Очевидно, подгнилость датского королевства «инфицировала» зону спектакля «Гамлет», не иначе. Вот вам и формалисты, «представляльщики» с Таганки! Скажите, какова верность реализму… Однако постепенно настроение улучшалось. Спектакль на зрителе не просто креп и рос, он «перекоординировался». Схема исчезла, прихотливую систему артерий заполнила кровь. Конечно, лидером этого нелегкого периода «репетиций на публике» был главный герой.

…В мае 1972 года я на день раньше срока прилетел из Праги в Москву и оказался вечером на «Гамлете». Но – в качестве зрителя. Смотрел впервые из зала, даже из радиорубки. Узрел и удачи, и недочеты – и свои, и моего «со-короля», и всех других… и в постановке, и в свете, и в звуке… Со стороны дело оборачивается совсем иначе – это известно. Но вот в дневниковой заметке того дня нахожу краткий знак изумления: Высоцкий в роли принца ничего не играл, не рвал страсть и горло, а был печален, очень обаятелен, мучился слепотой окружающих, совсем ни разу не злился, а был ужасно сломлен своим… несовершенством. Я просто был смущен, я ничего подобного там, со сцены, не чувствовал… Такая мягкость, пластичность, почти отсутствие резких «таганских» жестов. И снова главное удивление: чувством собственной вины принца-Володи за свою нерешительность, за богобоязненные муки покуситься на чужую жизнь, пусть даже на жизнь мерзавца. Терзаться правом на убийство «Божьей твари» в век бессчетных жестокостей и заглушая голос мести за отца.

…Уже писалось об этом – как Высоцкий играл Гамлета под занавес собственной жизни. Совсем больной, он был собран, экономен в красках, обостренно точен в диалоге и опять беспощаден к себе и к партнерам: летом 1980 года спектакли шли «на полную катушку». Даже когда за кулисами наготове ждала артиста «скорая помощь» и в сцене «мышеловки» мы изо всех сил делали вид, что «принц» отсутствует на сцене не по причине сердечного приступа, а по воле автора… Владимир возвращался, спектакль продолжался; а 18 июля 1980 года мы переодевались, и звучали привычные остроты насчет того, что в такую жару принц и король могли бы укокошить друг друга и в первом акте…

Через девять дней, в День театра по программе Олимпиады, предстояло сыграть «Гамлета». А оказалось, что 27 июля – канун похорон, и особой милостью руководства нам разрешили ничего не играть «вместо», а провести траурный митинг. А на сцене друг Высоцкого, чудесный и молчаливый художник Боровский, строил последнюю декорацию для последнего появления поэта на родной сцене… Завтра не будет звучать слово Шекспира, но под вознесшимся занавесом будет с самого утра являться людям его бессмертный герой. Актер неподвижен – а зрители движутся скорбным потоком от гостиницы «Россия» вверх: к Таганке, через театр, по сцене, мимо поэта и далее впадают в людское море на Садовом кольце…