Владимир Арский - Записки из Детского Дома

Не догадываясь о горе Рыжего, остальные ребята играли в прятки во дворе своего «инкубатора». Какое-то время, понаблюдав за ними, я снова собрался вернуться в спальню, чтобы проверить мальчишку, как вдруг:

– Кто мается? – услышал я задорный голос Рыжего на игровой площадке позади себя.

Как ни в чем не бывало, он снова продолжил игру с остальными ребятами.

Конечно же, идеальным воспитателем я сразу не стал. В первые же мои смены был разбит стеклянный столик, сломана дверь, выбито окно, накурено в туалете. Сумасшедшая и бывавшая совершенно неадекватной Писарева постоянно устраивала какие-то скандалы, ко всем задиралась. Баранов время от времени внезапно пропадал и так же внезапно появлялся. Золотников без спроса, якобы незаметно убегал к матери, но к вечеру самостоятельно возвращался обратно. Филиппок то и дело ходил как оборванец. Сухарев с Киржановым не пили, но как только я куда-то отлучался, курили в туалете. Один Генка Лопухов исправно пил таблетки и не падал в припадке. Пока что.

Своим еще несостоявшимся педагогическим чутьем я начинал что-то чувствовать. Нужно что-то менять, искать какой-то подход. Но из прослушанного в пол-уха курса педагогики в колледже в моей памяти рядом со словом «подход» смутно возникало только слово «индивидуальный». Видимо, в этом-то и есть какой-то секрет, подумал я.

Действительно, как здесь мог быть общий подход? Если одному мальчишке двенадцать лет, а другому семнадцать? Если одна девочка уже интересуется мальчиками, а другая в свои пятнадцать с трудом выговаривает слова? Объединить их и занять чем-то общим никак невозможно.

До всего пришлось доходить на практике. Я начал присматриваться к каждому ребенку в отдельности, искать его особенные черты, чтобы через них найти этот самый индивидуальный подход. И вскоре понял, что многие особенности практически всегда скрываются за теми же недостатками.

Например, если недостатком Переломова для меня была его взрослость, то это только потому, что я не отделял его от остальных детей. Стоило только несколько раз поговорить с ним совершенно по-свойски на привычные взрослые темы, которые и самого меня тревожили, как он начал прислушиваться ко мне и просить совета.

Недостатком Золотникова были его побеги к матери и сестре. Так это потому, что он их очень любил! Стоило лишь несколько раз побеседовать с ним о семье, как он начал каждый раз спрашивать разрешения, чтобы их навестить.

Бродяжничество Баранова и неряшливость Филиппка, по сути, были следствием одних и тех же черт характера – любопытства, непоседливости, веселости. Стоило дать им пару совместных заданий, как они стали друзьями «не разлей вода», и контролировать их стало намного проще.

Сложнее всего было найти общий язык со Светкой Писаревой. Потому что «языка» как такового у нее и не было: чаще всего это были просто несвязные слова или короткие фразы, которые она визгливо выкрикивала, бросая тебе их в лицо вместе со слюной. К тому же из-за ее картавости и шепелявости было практически не разобрать, что это за слова.

– Тапаеп! – частенько кричала она мне в течение моей смены на группе и дико хохотала.

Я долго отказывался понимать, что это значило, и просто улыбался в ответ или кивал головой.

Девушке было пятнадцать лет, она была с меня ростом, к тому же здоровая и очень крепкая. И пока у нее не начинались приступы бешенства, все были счастливы и тихо радовались. Когда же это случалось, ребята старались куда-нибудь спрятаться. В глазах у нее вспыхивал безумный огонек, она начинала беспрестанно визгливо смеяться, что-то орать, швыряться всем, что попадалось под руку, во всех проходящих мимо. Обычно в такие моменты на шум прибегала воспитательница из соседней группы – крупная молодая женщина грубого нрава, и пока она сдерживала Светку, поспевали медики и окончательно успокаивали девушку.

Через пару месяцев моей работы на группе со Светой мы все-таки поладили: она стала выполнять мои просьбы, прислушиваться к замечаниям. Скорее всего, это было связано с тем, что я в свою очередь тоже наконец-то стал понимать ее. Каким-то чудом я постепенно адаптировался к ее манере речи, ее слова в моей голове автоматически переводились на понятные мне.

К слову, когда наше взаимопонимание наладилось, она странным образом резко перестала мне говорить «тапаеп». И только потом до меня дошло, что же это могло означать.

Света хоть и была совершенно неадекватной, нервной и вспыльчивой, на самом деле была очень доброй и легкоранимой. Когда мы сидели в компьютерном классе, пока все играли, она постоянно что-то печатала. Однажды она подошла ко мне и спросила: