Артем Драбкин - Краснофлотцы

Были. Друг в друга стреляли. Когда возвращались на базу, хоронили погибших по морскому обычаю – к ногам привязывали колосник, записывали в вахтенный журнал. Но наш катер не попадался. Зато были обстрелы. Особенно много нашему катеру доставалось при сопровождении караванов, они ходили почти каждую ночь из Кронштадта в Питер и обратно. Там было еще два острова: один достаточно большой, заросший лесом – база, там и орудия стояли. Укрывались лодки в бухтах. Вот их снабжали и продуктами, и живой силой, и подводные лодки выводили в этом же караване. Они где-то собирались в Кронштадте, перед выходом из порта; впереди тральщики идут. Ночью темно, никто не видит. Мой катер дважды таранили. Один раз в самом Кронштадте на выходе налетел железный стотонник, тральщик, мне в бок. Успели развернуться. Пластыри подвели. Второй раз катер с огнями, лампочками на дно ушел. Но все успели выскочить. Это в Кроншлоте было – форт еще при Петре I так назывался.

Идет караван ночью. Тральщики за ними, две-три подводные лодки идут. У нас была разведка и у них была разведка – и немцы, и финны чуяли, что собирается караван. Мы доходили примерно до этой Красной Горки – этот царский еще форт строил Маннергейм, и начинается артиллерийская дуэль. И наши стараются туда стрелять, и те по нам, и прожектора со всех сторон. Вот тебе и темная осенняя ночь. Хорошо, что эти маленькие катера нас спасали. На них была специальная аппаратура, ставили дымовую завесу. Те прожекторами не могут поймать. Не очень приятно, когда твой катер освещают со всех сторон прожекторами.

Потери на катере были?

Нет. Наоборот после войны были потери, не боевые. Зимой наши катера поднимают, в Кронштадте на базе ставят на берег и ремонтируют. Моторы перебрать, починить, где что-то порезало льдом, когда возвращаешься осенью. Например, у меня так было с моим катером, но уже после войны. В 1946 году я возвращался с Финского залива в Ленинград, осенью, уже лед. Мы шли за буксиром. Как сейчас помню, это было 19 ноября, в День артиллерии. А в то время еще любили шумно встречать праздники – прожектора, пушки, карусели. Отменяли карточки, продавали сладкое. На набережной танцуют, оркестр играет, а мы тонем прямо напротив памятника «Медный всадник». Что делать? Хорошо, что зимнее утро, стоял ледокол «Ермак». Мы кое-как до него добрались…

А зимой с 1943 на 1944 год, значит, опять в Ленинград. В предыдущую зиму я учился в школе связи, а потом в объединенной школе. Кстати, там очень много было девушек, тоже из Москвы. Одна даже моя одноклассница с Луговой училась на радистку. Кормили в учебном отряде не очень. Потом уже, когда перешли на катера, все-таки было морское довольствие. И белый хлеб был. Колбаска, американские консервы, сало или масло.

Блокаду не чувствовали?

Нет. С 1942 по 1943 год был в Кронштадте. Девчонки устроили елку. Конечно, никаких лампочек не было. Когда я еще учился на электрика, нас на практику посылали на Кронштадтскую ТЭС, теплоэлектростанцию. Она была на мазуте, турбина. На ней работал гражданский персонал. Мы пришли – ой, мальчики, идите в котельную, поспите, там тепло. Такие сердобольные. Где кусочек хлеба туда прихватишь, картошку. У нас картошка была, а у них-то не было, поддерживали их. Поэтому они к нам хорошо относились. Также встречали Новый год. Потом, уже на следующий год, когда нам и гвардию присвоили, уже в Ленинграде, хорошую елку ставили, танцы, девчонок приглашали в казармы. Это с 1943 по 1944 год. Блокаду уже прорвали, было легче, но все равно обстреливали Ленинград, Кронштадт. В Кронштадте, когда ночью обстрел, спускались на первый этаж. Так же и в Питере. Так что устраивали танцульки. Зимой не тот паек, что на кораблях, но не бедствовали, это я скажу прямо. В Питере в 1942 году уже ходили трамваи. Но дома не отапливались. Нас посылали в Лесной район, где Пискаревское кладбище, разбирать деревянные дома. Ходил трамвай с платформой, мы туда грузили бревна. Во время войны почти не пускали в увольнительную, но вырывались, ходили в самоволку. На катерах у нас и спирт давали. Я уже говорил, бензина не хватало, и додумались разбавлять бензин чистым спиртом. А механики тоже не дураки. Две цистерны смешанные, а одна чистенькая, оттуда отливали по рюмочке.

Командир катера был своеобразным мужиком. Когда мы возвращались в Питер, он на полном ходу влетел под мост лейтенанта Шмидта. Поддатый был. Я, конечно, с мостика пролетел к пушке, здорово ударился. Его разжаловали, а потом снова восстановили. Когда война закончилась, всех награждали. А он упрямый был, никого из нас не награждал, считал, что не за что. «Вас как награждать? – ему говорят. – У вас матросы не награждены. За что вам? Вот если бы они были награждены, тогда и вам положено». Второй год службы прошел частично в этой батарейной бухте. Вот там как раз и началась знаменитая эпопея, когда немецкая подводная лодка потопила два наших катера, 107-й и 105-й, как раз с моего первого гвардейского дивизиона. Нам еще в феврале присвоили гвардейское звание. В то время еще модно было на коленях вручать бескозырки, гвардейские знаки.