Владимир Губарев - Виталий Гинзбург, Игорь Тамм

К работам над А-бомбой Тамм не был привлечен. Трудно сказать почему, но, на мой взгляд, все-таки сказалась как независимость выдающегося физика, так и его прошлое – в ведомстве Берия, возглавлявшего «Атомный проект», прекрасно знали, что в годы Октябрьской революции Тамм был меньшевиком, а в 1937 году его брат числился среди «врагов народа». На первом этапе создания ядерного оружия без Тамма еще можно было обойтись: разведданные, полученные из Америки, были подробными, да и сам Харитон считал, что будет достаточно 40–50 человек для реализации проекта. Трудно было в 1945 году предполагать, что «Приволжская контора» вскоре превратится в мощный исследовательский центр – Арзамас-16. Однако в начале 1950 года, когда возникла проблема создания термоядерного оружия, Игорь Евгеньевич вместе со своими двумя учениками – Сахаровым и Романовым приехал в Арзамас-16, чтобы возглавить отдел, где началось создание сверхмощного оружия. Первый вариант водородной бомбы назывался «слойкой», и именно такой образец был испытан в 1953 году. Тамм был на Семипалатинском полигоне, участвовал в испытаниях. Однако вскоре он уехал из Арзамаса-16, передав отдел своему лучшему ученику – Андрею Дмитриевичу Сахарову.

Много бурь и сражений выдержали оба академика – учитель и ученик. Однако до конца дней Тамм чутко и по-доброму относился к Андрею Дмитриевичу, по возможности помогал ему, защищал. Сахаров платил своему учителю тем же.

После возвращения в Москву Игорь Евгеньевич был наконец-то избран академиком. Естественно, это должно было случиться давным-давно, но каждый раз чины из ЦК «не рекомендовали» этого делать. Пошли даже слухи, что, мол, «против Сам». Оснований, для того чтобы Сталин был против избрания Тамма в академию, не было.

Академик В. Гинзбург: «Есть люди, которые прямо-таки заболевают, когда их не упомянут, не процитируют, и уже подавно, когда что-то у них заимствуют без «должного» упоминания. Никогда не замечал подобного у Игоря Евгеньевича, он был выше каких-либо мелких споров. Или вот другой пример – выборы в Академию наук СССР. В 1946 г. Игорь Евгеньевич имел все основания для того, чтобы его избрали академиком, – везде его называли в качестве первого кандидата, не говоря уже о том, что он давно этого заслуживал. Но не был выбран, и здесь уже сказались обстоятельства, не имевшие никакого отношения к науке. Немало людей, «не выбранных» по той или иной причине, мне приходилось повидать. Чувство обиды и разные другие аналогичные эмоции типичны в таких случаях. Некоторые даже заболевали, другие ссорились с «обидчиками», а то совершенно непричастными к выборам людьми. Да кто не знает, что такое уязвленное самолюбие. А Игорь Евгеньевич не подал и вида, что он задет. Думаю, что, будучи, конечно, огорчен и уязвлен, он и не переживал сильно это подлинное оскорбление (в данном случае это было именно так). Помимо всего прочего, здесь сыграло, конечно, роль и то обстоятельство, что Игорь Евгеньевич обладал чувством юмора и знал цену всему (другое дело, что это не всегда помогает людям, когда речь заходит о них самих). Помню рассказ Игоря Евгеньевича о том, как он поздравил одного физика, выбранного в академию: «И знаете, он меня благодарил так серьезно, как будто это действительно жизненно важное событие, необходимое и подлинное свидетельство его научных достижений; вот ведь нет у человека чувства юмора».

«Физическую» часть знакомства с Игорем Евгеньевичем Таммом все-таки следует закончить эпизодом, связанным с вручением ему Нобелевской премии. Сам факт ее присуждения Тамм воспринял спокойно – рад был, конечно, но не более. И лишь об одном сожалел, что не за главную работу премия была ему присуждена, а за «второстепенную». И в этих его словах не было рисовки – просто четкое определение истины.

С И. В. Курчатовым.

Нобелевская премия была присуждена И. Франку, П. Черенкову и И. Тамму. Вместе лауреаты приехали в Стокгольм на церемонию вручения. Как известно, каждый лауреат обязан прочесть свою лекцию…

Рассказывает академик И. М. Франк:

«Игорь Евгеньевич, начав свое выступление, сразу же увлекся и, видимо, забыв, что это нобелевская лекция, а не семинар, ушел от заранее написанного текста и начал обсуждать ряд выходящих за его рамки интересных вопросов. Я увидел, что он явно не укладывается в свое время. Вскоре это он заметил и сам. Тут произошло нечто совсем для меня неожиданное. Он вдруг обратился ко мне и сказал: «Илья Михайлович, вы не уступите мне минут десять своего времени?» Когда я не ответил на его просьбу, он повторил ее вновь, приведя меня в состояние полного испуга. Разумеется, все обошлось благополучно, так как председатель не ограничил время Игоря Евгеньевича и, конечно, не останавливал его. «Наказаны» были слушатели, просидевшие на наших лекциях лишних двадцать минут. При шведской пунктуальности это было не совсем обычно.