Михаил Семенов - Петроградская ойкумена школяров 60-х. Письма самим себе

Пару слов о названии улицы и памятнике Рентгену. Современное название присвоено в 23-м году, в том числе и «в связи с расположением в доме № 1 Радиевого института (РИАН)». А ведь радием и радионуклидами тогда занимались прежде всего супруги Кюри. Но оказались французами, а Резерфорд, «как назло», англичанином. Зачем тогда «категорически» понадобился немец? Похоже, это был политический реверанс, один из сюжетов той политики, что оказалась недальновидной и катастрофически ошибочной. Конечно, сам Рентген не виноват, и его бронзовая голова «сумрачного гения» бесстрастно взирает на нас и сегодня. В одноименном рассказе о нашей улице, написанном в блокадном городе в 1942 году поэтессой Верой Инбер, как оказалось, племянницей Льва Троцкого, Вильгельм Конрад вообще «наш» парень. И даже пустивший символическую слезу из тающего на его бронзовой голове мартовского снега по убитым тут вражеским снарядом нескольким блокадным мальчишкам. Они собирали неподалёку щепки для обогрева жилищ. Но понятно, что написать иначе тогда было невозможно.

Нашлось у Веры Михайловны и неплохое стихотворение, которое напомнило одну памятную лирическую тему нашей улицы из жизни моего школьного товарища и соседа по дому. Вот оно:

Уехал друг. Ещё в окне закат,

Что нам пылал, не потускнел нимало,

А в воздухе пустом уже звенят

Воспоминаний медленные жала.

Уехавшего комната полна

Его движеньями и тишиною,

И кажется, когда взойдёт луна,

Она найдёт его со мною.

Мысленно адресую эти строки избраннице друга тех школьных лет. В позднесталинском доме № 11, стоящем в углублении, рядом со стоматологической поликлиникой, жили две симпатичные девчонки из нашей школы. В одну из них товарищ был, похоже, не на шутку влюблён. Эти юношеские годы их дружбы, трогательного взаимного кружения и сближения я наблюдал со стороны. Помню его счастливые сборы на встречу с ней, на другой конец нашей улицы, сквозь волшебное благоухание в мае куртины персидской сирени за оградой института Рентгена. Древние кельты, знатоки растительного мира, считали, что аромат сирени переносит нас в неземной мир, обитаемый богами. Помните романс Рахманинова «Сирень»:

…в жизни счастье одно

мне найти суждено,

и то счастье в сирени живет…

Они были моложе на пару лет, и что произошло уже без нас, выпорхнувших из школы во взрослую жизнь, я не узнал. Вероятно, их пути по какой-то причине драматично, а может, и легкомысленно разошлись. Разумеется, со временем образовалась новая жизнь, «как у всех». Но друг, похоже, тихо безутешно затосковал, и зеленый змий, частый соучастник подобных невидимых драм, долго не церемонясь, поставил точку в этом жизненном тупике.

Что нужно человеку в жизни, что составляет его счастье и что это за субстанция? Это, наверное, состояние, как опять у Рахманинова в другом романсе:

…здесь нет людей… (конечно, чужих)

здесь тишина…

здесь только Бог и я …

Вот и не гневите Бога – «с любимыми не расставайтесь».

«…Ведь не весна навеки исчезает,

а сам навек уходишь от весны…»

Евг. Курдаков

Тем более если всё это случается на своей родной и дорогой улице детства.

2.2. ОБИТЕЛЬ

Этот дом на углу Кировского проспекта и улицы Рентгена был одним из основных «поставщиков» школяров-александровцев. Только в одном нашем классе их было семь. А ещё кто-то постарше или младше на год-два. У многих старшие братья и сёстры давно отучились в нашей школе, оставив о себе память в виде золотой строчки на мраморной доске выпускников-медалистов. Дом построен в 52-м, 80 квартир, но семей было больше, ведь часть квартир – коммуналки. Дом преподавателей вузов города, «профессорский». Вспоминаю литературный опыт описания истории городских домов и их обитателей: «Дом на набережной» Ю. Трифонова, «Дома, события, люди» архивиста Л. Секретарь, «Потерянный дом, или Разговоры с милордом» А. Житинского. Милорд – это Лоуренс Стерн, английский писатель начала 18 века, основоположник европейского романа как жанра. В той книге он вымышленный собеседник автора, удивлённо наблюдающий наш город 70-х и задающий каверзные вопросы. Мне же придётся задавать такие вопросы и отвечать на них самому.

В каком-то смысле наш дом тоже стоит на набережной, только реки времени – детства и молодости школяров. По счастью, он из-за своего «юного» возраста не стал свидетелем «Петроградского погрома» 1917 года, из которого чудом вырвалась одна из моих бабушек со старшей сестрой – а «всего-то» дочери мастера с мебельной фабрики Мельцеров, не узнал ужаса репрессий 30-х, не впитал в свои стены муки умирающих блокадников. Его не задело даже одно из последних – кровавое «Ленинградское дело». Аура дома была девственно чиста, да и в обществе подул свежий ветер надежд. Мы, подростки, это ощущали по поведению взрослых, по их теплеющей открытости, доброжелательности, приветливости. Они, похоже, сами радовались как дети этой нежданной возможности наконец вздохнуть и полностью посвятить себя любимой работе, не опасаясь за себя и близких. Нам, детям и подросткам, они великодушно прощали все шалости, заботливо присматривая, и не только за своим чадом.