Таисия Попова - РиДж

– Марта, – глядя мне в глаза, перебил Джонатан, – я видел твое лицо на репетиции. Я слышал, что ты после нее спросила. И я тебе ответил. Что да, у меня до тебя никого не было. Кошмар и ужас. Не знаю, почему для тебя это кошмар и ужас, если тебя так воспитали, но давай прямо отсюда и до горизонта уже разберемся. Что тебя оскорбляет, пугает и не знаю что еще. Ты посмотрела, как мы работаем, и не приходила домой до ночи.

– Я ревную, – произнес мой язык сам собой.

Конечно же, я не собиралась говорить эту фразу. Я и не думала ее. Но она вырвалась, и отменять ее было поздно.

– Меня? – Джонатан нисколько не изменился в лице, только неуловимо выпрямил спину (хотя куда уж ровней).

– Да, – сказала я просто, – тебя ревную.

– К моей работе? К танцам?

– Я не видела такой работы, – упрямо ответила я, – я не видела таких танцев, я никогда ничего такого не танцевала, и я не верю, что ты в такой страстной музыке не думаешь.

– О чем? – он смотрел на меня в упор. – О партнершах? Думаю. Баланс, точки, ритм, квадраты. Собрать центр сильней. Дотянуть импульс. Знаешь такие слова? Если не знаешь, о чем вообще речь? Как бы мы танцевали, если бы при любом прикосновении язык на плечо свешивался?

– Но у вас такие лица… – я не могла не него смотреть. Мне было стыдно самой темы. Я и вообще говорить не умела, а уж о таком.

– Лица на сцене, какие нужно в музыку, – сказал он (видимо, на своем танцорском языке). – Какие эмоции, такое лицо и делаешь. Морда кирпичом не сойдет, уж простите. Это же сцена! Идеально, если чувствуешь все положенное, но я почти не знаю дословных переводов, поэтому ориентируюсь на общую эмоцию. И да, это откровенно плохо. Сегодня вот не справлялся.

– Наверно, тебя сбивало с толку мое лицо в зале, – мрачно сказала я.

– Нет, просто мои двадцать были не такие, – усмехнулся он. – Ни одной новой песни я сразу не понимаю, а пока пойму, мы ее уже выучили и ставим следующую.

– Ты всю жизнь жил в этом мире голых рук и распущенных волос, и что же…

– Что? – Джонатан поднял брови. – От рук и волос иммунитет вырабатывается быстро. Поддержкам учишься еще в подростковье, они максимально контактные, да, но это очень сложный элемент, и там некогда… ммм… слушать свое сердце. Волосы, кстати, вообще бесят. Они глаза выхлестнуть могут. И запутываются в долю секунды. Я до сих пор не научился так, как надо бы, танцевать с этой гривой. К премьере бы успеть, а то, пожалуй, отменят дреды и велят налысо побриться.

– А ты не умел?

– Нет, – он пожал плечами, – в балете я стригся, как все. Там гриву не носят. Хвост уже после Академии отрастил. Но такого, как здесь, мне делать не приходилось. Никто из балерин не смог бы так резко махать головой, как делают наши девочки. Я первые дни постоянно подходил и просил мне показать, как они это делают. Всю голову открутил, пока начало получаться. Ну да это с любым элементом, не привыкать. А к раздетости тем более привыкаешь. Когда кругом тебя с пяти лет девочки в шортах и купальниках, через десять лет у тебя прививка от излишней впечатлительности. Тело само по себе ничего не значит.

Он встал, потянулся, подошел к окну.

– Я не знаю, как это объяснить. Тому, кто в этом не варился, наверно, не поверить, действительно. Со стороны – легкость, флер и какие угодно соблазны. Не знаю уж. Никогда не мог смотреть РиДЖ как источник мечтаний. Всегда видел в нем только хореографию, всегда прикидывал, мог ли бы я это, это и это. Видишь, и слов не выучил, только постановку. Думаешь, это легко и красиво? Ну, думай. Хочешь меня ревновать к каждому из состава? Ревнуй, что я сделаю. Но ты же не к девочкам меня приревновала сегодня, а к самой этой сцене. К этой музыке. Видела les rois du monde? «Королей мира»? Хотя бы на ютубе? Разврат и ужас, да? Но вообще-то это невероятно сложная акробатическая схема на дикой скорости. Вот на дикой. Три минуты гонок по сцене. А знаешь, сколько там элементов, в которых мне кажется, что вот прямо сейчас я убьюсь об эту сцену, паркет или партнершу? Так это мы в кроссовках репетируем. А девочки будут в самом спектакле танцевать в латине, – ну, на каблуках. Угадай, о чем они думают? Не о нашем прессе и не о наших волосах, я уверен. Я всегда хотел в «Ромео и Джульетте» выступить в составе Монтекки, именно ради «Королей мира», но когда этот кусок ставили, я был близок к тому, чтобы вообще от всего отказаться. Потому что самые откровенные и быстрые сцены – самые технически сложные. Помнишь, с какими синяками я приходил?

Я молчала и смотрела на него, не отводя глаз. У него светились глаза, и хотя вся набранная усталость словно придавливала его к земле, он снова был артистом. На сцене сегодня я видела у него именно такие глаза.