Борис Шагаев - О театре и не только

Шёл я как-то по бывшей улице Горького в Москве и увидел впереди стаю азиатов. Во главе её «живописная грива». «Да это же Ольдаев!» – воскликнула моя душа. Догнал стаю и спросил: «Гривастый, как пройти на Красную площадь?». Откликнулся тот, что оказался художником Виктором Цакировым: «Ким, Очир, смотрите, это ж Борька! – воскликнул он. – И здесь нас достал!» Другой из компании, тоже художник, Очир Кикеев, заорал, будто в родном 3-м микрорайоне: «Ким, халя («смотри»), ещё один «хвостопад»! Ольдаев все возгласы коллег воспринял с улыбкой и, как предводитель стаи, позвал всех в ресторан.

Ресторан «Москва» находился на 2-м этаже гостиницы такого же названия. Считался он шикарным – с женским джазовым оркестром. Было это в то самое «золотое» время, когда молодость бурлила фонтаном. Сели за столик, огляделись. И поняли, что вокруг сплошь зажиточные москвичи. Помню, что центр зала был опоясан бельевой верёвкой. Как стало ясно, там ужинали футболисты известной ныне «Барселоны» – соперники одной из столичных команд. А отгородили их потому, что были они с «загнивающего Запада».

Во главе стола, как и положено, был Ольдаев. Как сэр Фальстаф Шекспира или Тарас Бульба. Хозяин буйной гривы витийствовал и громко хохотал. От горячительного и интернационала за всеми столами, наблюдали за нами нагло и с интересом. И лишь Кикеев всё пужал нас: «Арһултн, арһултн, кевүдс! Һурвн үзгтə залус дала энд!» («Осторожно, ребята, здесь много кагэбэшников!»). «Һурвн узг» – «Три буквы» (аббревиатура – КГБ). Но нам было «море по колено». Что КГБ, что ЦРУ, что Мосад!

Два нежданных спасителя

Другая «ресторанная» зарисовка. Как память о неисправимом оптимисте и жизнерадостном человеке по фамилии Ольдаев. Без прикрас и ёрничанья. Я не соприкасался с ним в работе, где, как нигде, познаёшь характер и деловые качества человека. Но за 38 лет знакомства у нас не было с ним недопонимания и, тем более, размолвок.

Случай, о котором пойдёт речь, был более полувека тому назад. Студенты из Калмыкии разными путями достигли Волгограда, а в Элисту предстояло добираться на перекладных. Мы понуро толпились на вокзальном перроне, не зная, что делать дальше. Во многом из-за того, что не было денег, да и есть хотелось очень.

Незаметно подошёл поезд, и из его окна раздался крик: «Хальмгуд, помогите!» Все обернулись и увидели торчащую из окна вагона громадную копну волос. Студент-геолог Валера Ашилов вскрикнул: «Ольдаев!». Дружно помогли ему сгрузить большие полотна картин (он возвращался с очередной своей выставки). Потом пожаловались, что умираем с голоду, и Ким скомандовал: «Все – в ресторан! Накормлю!»

При входе в ресторан он сунул швейцару ассигнацию, снял кепку и показал рукой в зал. Ну прямо как в пьесах Островского! Сели, заказали. Ольдаев дал ЦУ: «Хальмгар келтн!» («Говорите по-калмыцки!»). Все дружно кивнули, хотя знание его у многих было «на нуле». Выпили и набросились на барскую закусь. «У меня купили картину», – объяснял командующий столом наличие денег. Студенты, увлечённые едой и спиртным, снова закивали головами.

Потом, когда «червяк» был заморен, заговорили о вечных проблемах калмыков. О языке, который где-то затерялся. О воде, без которой не будет ни молока, ни мяса. О культуре, которая пробуждалась не так, как хотелось бы. То есть о том, что продолжает нас волновать и сейчас, 50 лет спустя.

И вдруг за соседним столом кто-то произнёс: «Смотрите, как эти чернож…е банкуют!» Не знали они, очевидно, что эти самые чернож…е прекрасно знают русский язык (Ольдаев говорил на калмыцком, а все ему поддакивали на нём же).

В общем, перегретые спиртным наши земляки взялись выяснять отношения. На языке силы, и спровоцировали вызов милиции. Пока она ехала, мы расплатились и, быстрее ветра, рванули к выходу. И тут нам здорово помог швейцар, пpeдусмотрительно «прихваченный» Ольдаевым. Спрятал нас в свою бендежку. Милиция в зал, а мы из бендежки рванули на вокзал. Так эти два человека спасли студентов не только от голодного прозябания в чужом городе, но и от ночёвки в милиции. Этот маленький эпизод – свидетельство широкой души Ольдаева и толерантности швейцара. Того, что нынче встретишь не часто.

Я – ХОШЕУТ! НАС МАЛО

В году примерно 92-м застал у себя дома его и другую нашу знаковую фигуру – композитора Петра Чонкушова. Он, как я потом узнал, часто заходил к моей матери (переходил через дорогу от музучилища, где работал), и они часами напролёт задушевно беседовали. Пётр Очирович был человеком интеллигентным и мудрым. Приобщал мою маму к искусству. То есть делал то, чего не делал я. Он написал музыку к двум моим спектаклям.