Александр Соколов - Александр Кравцов. Жизнь театрального патриарха

Одна из очередей просекла ветровое стекло полуторки, другая насквозь прошила кабину, третья в щепки превратила угол кузова, четвертая пробила капот, а Твердохлеб всё тянул и тянул упрямо к Питеру. Так и не смогли немцы уничтожить одинокую машину, Твердохлеб привёз мандарины ленинградским ребятишкам.

Только потом, получив подарок, многие ребятишки находили в лакомых южных фруктах немецкие пули.

Вообще ленинградские дети – это особая статья. Нигде больше, ни в одной стране мира, ни в одном городе на долю детей не выпало столько испытаний, как в Ленинграде. Война – это боль, оторопь, слёзы, кровь, ужас, застывший в глазах, крик, онемение, описать войну невозможно, её надо видеть.

Среди собранных материалов у Е. Линда есть небольшой рисунок, сделанный на половине тетрадочного листа в клетку. Автор рисунка – обычный ленинградский мальчишка-блокадник, трёхлетний Шурик Игнатьев.

Дело происходило в детском саду, зимой, где ни еды не было, ни тепла, плюс ко всему часто били пушки, снаряды ложились совсем недалеко, а из репродуктора доносился звук метронома – самый тревожный звук на земле, напоминающий биение сердца, готового остановиться. Звучащий метроном означал, что обстрел продолжается…

Воспитательница, голодная, синюшная от слабости, укутанная в две телогрейки, раздала ребятишкам бумагу и карандаши, сказала, что по расписанию у них сейчас – урок рисования…

Что самое первое, самое простое, незатейливое, что может нарисовать ребёнок? Обычно в двух-трёхлетнем возрасте рисует дым. Это проще всего – нарисовать дым. Потом задание усложняется, ребёнок учится рисовать трубы, дома, сосны и так далее. Так и Шурик Игнатьев. Он нарисовал дым. Много дыма, дым у него занял почти всю площадь листка, – а в свободном, оставшемся в центре пространстве нарисовал овал.

Подошла воспитательница.

– Шурик, расскажи, что ты нарисовал?

В ответ – молчание.

– Ну, Шурик, не будь букой, – в голосе воспитательницы послышались укоризненные нотки. – Расскажи, что ты нарисовал?

Шурик продолжал молчать. Тогда воспитательница задала вопрос в третий раз, показала пальцем на дым:

– Скажи, Шурик, что это такое?

– Это война, – наконец проговорил Шурик.

– А это что такое? – она показала на овал.

– Это булка. Больше я ничего не знаю, – сказал Шурик и заплакал.

Через несколько дней его не стало.

Более жестокого свидетельства войны, того, что она бесчеловечна, жестока, чем этот рисунок, сделанный в блокаду, я, например, не встречал.

У Е. Линда есть снимок, на котором изображён трёхлетний мальчик с костылями, без ноги. Это Игорёк Хицун, ногу ему оторвало снарядом. Врачи спасли Игорьку жизнь, он выздоровел, а вот нога, которой не было, продолжала чудовищно болеть, мешала мальчику спать, и он всё время плакал.

Известный питерский поэт Илья Фоняков рассказал другой случай. Когда не было электричества, в городе ходил лишь один трамвайный вагон – номер пятнадцать, поскольку на эту линию, как на заводы, давали электричество, на него и угодил немецкий снаряд. Осколком отрубило руку девочке, находившейся в вагоне. Девочку вытащили из трамвая, перенесли в машину «скорой помощи»… Карета ехала в больницу, а девочка захлёбывалась слезами:

– Дяденьки, в трамвае осталась моя рука. Давайте вернёмся за рукой…

Всё это – война. Не приведи Господь кому-нибудь ещё раз увидеть это.

О быте ленинградцев в годы войны написано очень много, но ещё больше не написано, много больше…

В каждой квартире обязательно стояла печка-буржуйка, в окно, в форточку, выходила железная труба, и дома дымили, как пароходы, – если, конечно, было чем дымить. Печки повсеместно звали не буржуйками, словно бы в противовес годам гражданской войны, – а времянками. Времянки эти привозили в ЖАКТы, так тогда сокращённо величали жилищные административно-коммунальные товарищества, конторы же жактовские распределяли печки уже по квартирам. Кстати, по правилам противопожарной безопасности форточки надо было обязательно заделывать железом, а ещё один лист железа – подстелить под саму времянку.

Но где найти столько железа в блокадном Питере? Для этого надо было построить целый завод… Поэтому обходились как могли.

Самое интересное – по квартирам ходили пожарники и штрафовали хозяев, у которых времянки стояли не на листах железа, а на голом полу, и люди охотно отдавали им деньги… Ведь это была, если хотите, некая примета жизни, нечто довоенное… Денег в блокадном Питере, к слову, было много, только на них ничего нельзя было купить. Можно было выменять, но не купить.