Иван Солоневич - Россия в концлагере

- Вам лучше бы подождать. На ваши фигурки трудно подобрать.

В глазах зава я вижу какой-то сочувственный совет и с оглашаюсь. Юра - он еле на ногах стоит от усталости - предлагает заву иной вариант:

- Вы бы нас к какой-нибудь работе пристроили. И вам лучше, и нам не так тошно.

- Это идея.

Через несколько минут мы уже сидим за прилавком и приставлены к каким-то ведомостям: бушлат 2-го ср. - 1; штаны 3-го ср. - 1 и т.д.

Наше участие ускорило операцию выдачи почти вдвое. Часа через полтора эта операция была закончена, и зав подошел к нам. От его давешнего балагурства не осталось и следа. Передо мной был бесконечно, смертельно усталый человек. На мой вопросительный взгляд он ответил:

- Вот уже третьи сутки на ногах. Все одеваем. Завтра кончим - все равно, ничего уже не осталось. Да, - спохватился он, - вас ведь надо одеть. Сейчас вам подберут. Вчера прибыли?

- Да, вчера.

- И на долго?

- Говорят, лет на восемь.

- И статьи, вероятно, зверские?

- Да, статьи подходящие.

- Ну, ничего, не унывайте. Знаете, как говорят немцы: mut verloren - alles verloren. Устроитесь. Тут, если интеллигентный человек и не совсем шляпа, не пропадет. Но, конечно, веселого мало.

- А много веселого на воле?

- Да и на воле тоже. Но там семья. Как она живет, Бог ее знает. А я здесь уже пятый год.

- На миру и смерть красна. - кисло утешаю я.

- Очень уж много этих смертей. Вы, видно, родственники?

Я объясняю.

- Вот это удачно. Вдвоем на много лучше. А уж втроем… А на воле у вас тоже семья?

- Никого нет.

- Ну, тогда вам пустяки. Самое горькое - это судьба семьи.

Нам приносят по бушлату, паре штанов и прочее - полный комплект первого срока. Только валенок на мою ногу найти не могут.

- Зайдите завтра вечером с заднего хода. Подыщем.

Прощаясь, мы благодарим зава.

- И совершенно не за что, - отвечает он. - Через месяц вы будете делать то же самое. Это, батенька, называется классовая солидарность интеллигенции. Чему-чему, а уж этому большевики нас научили.

- Простите, можно узнать вашу фамилию? Зав называет ее. В литературном мире Москвы это весьма небезызвестная фамилия.

- И вашу фамилию я знаю, - говорит зав.

Мы смотрим друг на друга с ироническим сочувствием.

- Вот еще что. Вас завтра попытаются погнать в лес дрова рубить. Так вы не ходите.

- А как не пойти? Погонят.

- Плюньте и не ходите.

- Как тут плюнешь?

- Ну, вам там будет виднее. Как-то нужно изловчиться. На лесных работах можно застрять надолго. А если отвертитесь, через день-два будете устроены на какой-нибудь приличной работе. Конечно, если можно считать этот кабак приличной работой.

- А под арест не посадят?

- Кто вас будет сажать? Такой же дядя в очках, как и вы? Очень мало вероятно. Старайтесь только не попадаться на глаза всякой такой полупочтенной и полупартийной публике. Если у вас развито советское зрение, вы разглядите сразу.

Советское зрение было у меня развито до изощренности. Это тот сорт зрения, который, в частности, позволяет вам отличить беспартийную публику от партийной и «полупартийной». Кто его знает, какие внешние отличия существуют у этих, столь неравных и количественно и юридически категорий. Может быть, тут играет роль то обстоятельство, что коммунисты и иже с ними - единственная социальная прослойка, которая чувствует себя в России, как у себя дома. Может быть, та подозрительная, вечно настороженная напряженность человека, у которого дела в этом доме обстоят как-то очень неважно, и подозрительный нюх подсказывает в каждом углу притаившегося врага. Трудно это объяснить, но это чувствуется.

На прощанье зав дает нам несколько адресов - в таком-то бараке живет группа украинских профессоров, которые уже успели здесь окопаться и обзавестись кое-какими связями. Кроме того, в Подпорожьи, в штабе отделения, имеются хорошие люди X, Y, Z, с которыми он, зав, постарается завтра о нас поговорить. Мы сердечно прощаемся с завом и бредем к себе в барак, увязая в снегу, путаясь в обескураживающем однообразии бараков.

После этого сердечного разговора наша берлога кажется нам особенно гнусной

Из разговора в складе мы узнали очень много весьма существенных вещей. Мы находились в подпорожском отделении ББК, но не в самом Подпорожьи, а на лагерном пункте Погра. Сюда предполагалось свезти около 27 000 заключенных. За последние две недели сюда прибыло 6 эшелонов, следовательно, 10-12 тысяч народу, следовательно, по всему лагпункту свирепствовал невероятный кабак и следовательно, все лагерные заведения испытывали острую нужду во всякого рода культурных силах. Между тем, по лагерным порядкам всякая такая культурная сила, совершенно независимо от ее квалификации, немедленно направлялась на общие работы, т.е. лесозаготовки. Туда отправлялись и врачи, и инженеры, и профессора. Интеллигенция всех этих шести эшелонов рубила где-то в лесу дрова.