Витторио Страда - Самокритический автопортрет

Учась на философском факультете Миланского Университета, как уже говорилось, из многих видных профессоров выбрал себе в «наставники» Антонио Банфи не столько по близости политических убеждений, сколько потому, что «марксизм» последнего (кавычки здесь служат указанием на свойственную Банфи сложность мысли, не сводимой к какому-нибудь одному аспекту) был открыт всей совокупности проблематики, и Веэс в своих дальнейших исследованиях всегда оставался верен этому принципу. Банфи стал научным руководителем его дипломной работы о советском диалектическом материализме. Это было скрупулезное систематическое изложение в то время малоизвестных текстов (отсюда сохранившийся интерес к этой работе, о чем Веэс, к своему удивлению, еще совсем недавно слышал). Но эта тема была далека от его уже сложившихся к тому времени общекультурных (исторических, литературных, политических, религиозных) интересов, которые впоследствии составили область его работы.

Итак, Веэс, ставший сотрудником Contemporaneo , сразу же обратил свое внимание на первые зачатки «оттепели» в СССР. Поэтому его статьи вызвали не только живой интерес, но и критическую реакцию и полемику, особенно со стороны коммунистов консервативного склада. Дело было не только в документированной информации о новых тенденциях в советской культуре, нарушавших устоявшуюся картину этой культуры («соцреализма» и т.д.): новым было отношение писавшего, сочувственно относившегося к этим робким проявлениям «ревизионизма».

По прошествии многих лет, выработав гораздо более зрелый и разносторонний взгляд, Веэс не может не признать своеобразия этой ситуации и интуиции, позволившей ему уловить признаки «поворота», не на уровне политики («закрытый доклад» Хрущева), а в той живой ткани советской жизни, каковую являла собой полностью подконтрольная власти (и ее идеологии и цензуре) литература, где вдруг появились хоть какие-то проблески искренности и правды, иными словами - свободы. В этой связи Веэс не без удовольствия вспоминает, как многие годы спустя главный редактор парижской «Русской мысли», где он печатался, Ирина Иловайская-Альберти, человек незаурядный, сказала ему, что в жизни своей повидала немало русистов и затруднилась бы назвать лучшего, но ей никогда еще не встречался нерусский, который бы, как он, был способен так непосредственно постигнуть и прочувствовать изнутри Россию позднесоветской эпохи. Именно такое прямое, но критическое отождествление с тогдашней Россией вызывало враждебность, а затем и преследования со стороны тех, кто держал Россию в кулаке диктатуры, и дружественную симпатию тех русских и советских людей, кто, живя под ее гнетом, не поддавался ей и оказывал сопротивление.

В Италии происходило то же самое. Одна из первых статей Веэса в Contemporaneo была посвящена самоубийству Александра Фадеева, генерального секретаря Союза писателей. В статье, наскоро написанной на волне известия о смерти Фадеева, при всей ее сжатости, предстали два образа: молодой революционер - автор добротного романа «Разгром», и бюрократ, в которого Фадеев выродился, проводя обслуживающую Сталина губительную политику, что поставило на нем крест как писателе. Мгновенной была реакция в защиту Фадеева «партийного интеллектуала» Валентино Джерратаны 15 , которому Веэс ответил полемически, и Ренато Гуттузо, чей «протест», однако, не опубликовали. Веэс (ставший уже к тому времени объектом идеологических нападок в советских изданиях, со временем усилившихся) даже сегодня не хочет преувеличивать значение этой полемики, хотя она и очень показательна. И менее всего хотел бы выдавать себя за жертву. Если у одних он вызывал подозрение, то у других находил поддержку, например у Антонелло Тромбадори 16 из Contemporaneo . С ним, несмотря на немаловажные расхождения, установились отношения доверия, чтобы не сказать дружбы, по мере того как позиции Тромбадори эволюционировали и он избавлялся от предвзятости и иллюзий.

Вообще, если продолжать эту тему, Веэс не испытывал и не испытывает чувства личной обиды на то, что долгое время было «его» партией (за исключением маргинального эпизода, когда сотрудники Contemporaneo и Rinascita 17 должны были ехать в СССР. Из группы советские исключили Веэса, и его товарищи, зная об этом вето, спокойно отправились в поездку, не проявив солидарности и не испытав неловкости). В некотором смысле руководство компартии было заинтересовано в работе Веэса, который знакомил с новыми веяниями в советской культуре, способствуя лучшему ее пониманию, вне ранее бытовавших схем, и защищало его от нерасположенности «советских товарищей», когда это представлялось возможным. Уже в 1957 году, когда Веэсу предстояло отправиться в Москву для поступления в аспирантуру МГУ, сотрудники ЦК КПСС, курировавшие связи с итальянской компартией, решительно возражали против его кандидатуры, считая, что с ним у них возникнут проблемы, так как он, судя по тому, что пишет в Contemporaneo , вступит в контакт с их интеллектуалами, если не «диссидентами» (этого слова тогда не существовало и здесь оно может звучать как анахронизм), то с «оттепелыциками». На что занимавшийся этим вопросом Марио Аликата 18 ответил достопамятными словами: «Веэс светский человек и умеет себя вести». Советской стороне пришлось уступить. Веэс потом часто удивлялся нюху советских партийных бюрократов, которые с самого начала распознали в нем «чужака» (клеймо «враг» он получил позднее). Ведь и в самом деле он показал себя не слишком «светским человеком» и в своей любимой России вел себя как свободный человек, с присущей ему внутренней свободой, все более крепшей в нем по мере развития критического духа и знакомства с истинным положением вещей.