Карина Добротворская - Кто-нибудь видел мою девчонку? 100 писем к Сереже

услышала имя Ульяны Лопаткиной — ее только начали

выдвигать из кордебалета. Тогда же появились огненная

Диана Вишнева, ледяная Светлана Захарова, уязвимая

Майя Думченко (позже как-то грустно исчезнувшая), 255

на которых стали приезжать продвинутые московские

балетоманы.

Гершензон стал моим настоящим (и, пожалуй, единственным) другом, своего рода интеллектуальной

любовью, длящейся до сих пор. Он поразил меня

стройным архитектурным складом мозгов, который

я благодаря ему научилась называть системным. Эту

системность Пашка виртуозно применял к анализу

любых культурных феноменов, которые препарировал

как скальпелем. “Карина, есть ведь объективные законы

композиции!” — говорил он о многих явлениях, которыми я, привыкшая доверять своему “утробному

урчанию” (Пашкины словечки), так или иначе восхи-

щалась. И в итоге всегда оказывался прав. Не будучи

академически образован, Гершензон досконально

изучал то, что любил. И у него был — и есть — самый

тонкий на свете вкус.

Благодаря Гершензону я снова стала ходить

в Мариинку — то вместе с ним, то отдельно. Я окуну-

лась в его сложно устроенный, эгоистичный, глубокий

и завораживающий мир, он стал для меня очередным

университетом. Что находил во мне он — даже не

знаю. Удивляюсь до сих пор.

Ты ревновал к этой духовной близости, к тому

влиянию, которое на меня оказывал Пашка, к вещам,

которые он мне открывал. Раньше мы до утра могли

болтать с тобой на кухне. Теперь я всё чаще уходила

в свою комнату, закрывала дверь и говорила по теле-

фону с Пашкой — тоже часами. Я увлеклась его

друзьями — Лёней Десятниковым, Аркадием

Ипполитовым. Ты тоже их знал, но близок с ними не

был: совсем другой круг, другие интересы — класси-

ческая музыка, классическая живопись и скульптура, 256

архитектура, опера, балет — другой спектр эмоций, другие культурные ассоциации. Как и Пашка, я была

околдована лунным талантом Лопаткиной, ее траги-

чески отрешенной пластикой и всё чаще вечерами

пропадала в Мариинке. Ты к балету был равнодушен, а я увлекалась им всё больше. Мы с Пашкой однажды

написали вместе статью для “Коммерсанта” — про

французский балет, посвященный Нижинскому.

До этого я писала статьи только с тобой. Это была

своего рода измена, хотя в ревности к Гершензону ты

бы никогда не признался.

Раньше ты посмеивался над моими интеллектуаль-

ными лакунами и вкусовыми огрехами и называл меня, выросшую на пролетарской улице Замшина, “Замшин-

ка ты моя!” Теперь за мое образование и за мой вкус

Гершензон отвечал едва ли не больше, чем ты.

Ты нравился Гершензону, он восхищался твоими

мозгами, чувством юмора, артистизмом, академиче-

ским знанием кино. Но дружить вы едва ли смогли —

ты выбирал в друзья отчаянных, неправильных, молодых, слепо обожающих тебя или тех, с кем у тебя

было общее прошлое. Лёня Десятников однажды

сказал о тебе: “Добротворский — он такой ножевой”.

Действительно, в тебе было нечто колюще-режущее, даже в твоих заостренных, чуть птичьих чертах лица.

И в друзьях у тебя ходили всё больше полуподпольные

ножевые парни.

Мое сближение с Гершензоном было, вероятно, частью естественного процесса: не могли же мы

с тобой всю жизнь не разлипаться, как сиамские близ-

нецы. Когда-то я вырвала тебя из твоего круга (твоих

кругов) — все наши интересы и страсти стали общими.

Теперь я сделала шаг в сторону.

И — по логике вещей — твои интересы и страсти

должны были вернуться к тебе.

71.

258

22 октября 2013

Иванчик, сегодня я летела из Москвы в Париж. Позади

меня в самолете сидели двое мужчин с пивными живо-

тами. Пили шампанское со сверхзвуковой скоростью

и называли друг друга Серегой и Лехой.

Сразу вспомнила, что Гершензон называл тебя

Серегой (Пашка вырос в маленьком промышленном

Серове). Трудно было представить более неподходящее

тебе имя.

Моего нежного деликатного Сережу никак

невозможно назвать Серегой.

У него и вовсе нет никакого образования. Стоит

мне сказать о ком-то “потрясающе образованный”, как

он съеживается:

— Ты же знаешь, я даже школу не закончил.

Знаю. Но во многих вещах он разбирается куда

лучше меня — в информационных технологиях, в политике, в инновациях, в коммуникационных

системах, в работе больших студий, в спецэффектах.

Ну это-то понятно, он компьютерщик.