Елена Будагашвили - Я – человек. Роман об эмиграции

В дом вошел Иосиф. «Дядя Йося, дядя Йося!» – радостно закричали дети и накинулись на дядю, успевая осыпать поцелуями его лицо и одновременно разворачивать сверток с едой. Запихнув за щеки по пирожку и успокоившись, они пошли играть во двор.

– Чего ты детей к нам кушать не отпускаешь? Что, у нас для них еды не найдется? Или ты хочешь, чтобы я к тебе так и ходил три раза в день со свертками? Чего ты стоишь, как воды в рот набрал? – Иосиф пользовался положением старшего брата и разговаривал с Ароном тоном, не допускающим возражений.

– У нас был Петрович, – тихо, стараясь четко произнести каждое слово, сказала Броня. Ее нестарый организм брал свое, и она, три недели назад еще неподвижно лежавшая в кровати, теперь медленно двигалась в направлении стола. Большая заслуга в этой победе жизни принадлежала Нихаме, почти все дни проводившей у постели больной и разрывавшейся между двумя домами.

– Что ты думаешь по этому поводу? – спросил Иосиф брата, не вдаваясь в повторение всего, что говорил Петрович.

– Я… мы, – поправил себя Арон, – никуда не уедем. Здесь наш дом! Здесь наша родина! Мы остаемся.

– Ты пойми, дурень, что у тебя больная жена, дети. Надо собираться. Немцы вас не оставят в живых. Ты знаешь, что они вытворяют с евреями? Вам нельзя здесь оставаться.

– Я повторяю: я остаюсь! Не трогай и не береди мою душу. Ничего они с нами не сделают. Это – культурная нация. Что мы им плохого сделали? Мы тихо себе живем, никого не трогаем. Ну подумай сам, куда я подамся с больной Броней и малышами? Опять счастья искать по свету, как наши предки? Они в Первую мировую нас не трогали. И сейчас не тронут.

– Поедешь с нами. Мы тебя не оставим. Культурная нация… Ну ты насмешил. И чего же эта культурная нация свои известные на весь мир книги сжигает, строит концлагеря и объявляет всех не немцев нелюдями и, в первую очередь, нас, евреев?

– Всё, закончили. Я не боюсь ничего и никого. Мы остаемся здесь. Вот увидишь, нас никто не тронет. Мы люди бедные. Что с нас взять? Наша смерть никому радости не доставит. И больше не надо на эту тему. Хватит мотаться по свету. Здесь мое пристанище.

Арон говорил тихо, но решительно. Иосиф понял, что это – твердое решение и бесполезно ему противостоять, однако, совершил еще одну попытку уговорить брата:

– Ну хорошо, ты решил остаться, но хотя бы Броню и детей пусти с нами!

– Иосиф, кончай! – голос Брони прозвучал неожиданно решительно и громко. – Это решение моего мужа я поддерживаю. Я с детьми никуда не поеду. Здесь наш дом, здесь могилы наших родителей и наших детей. И больше не будем на эту тему.

– Если бы евреи всегда оставались там, где могилы их родителей, то евреев на свете больше бы не осталось! – попробовал добиться своего Иосиф, но, видя неприятие и отчуждение в глазах брата и его жены, ретировался, извинился за свой приход и вышел вон.

Ночью все проснулись от послышавшихся где-то вдалеке раскатов грома. Накаленный июльский воздух был душен, но дождем и не пахло. Взрывы снарядов, так похожие на раскаты грома, слышались громче и громче. «О боже, они совсем рядом!» – панически закричала Нихама. Весь этот мир, полный надежд и радостей, рушился на куски у самых ее ног.

Семья молча села к столу. Отец Иосиф прочитал молитву и произнес: «Дети, мы должны покинуть наш дом. Ради спасения наших жизней. Приготовьте документы и теплую одежду, утром пойдем на станцию. Поедем в Москву, к Сонечке. До Москвы немцы не доползут, кишка тонка».

Все, кроме Шлёмы, одобрительно кивнули. Шлёма же, схватив отца за рукав, стараясь вложить в свои слова как можно больше убедительности, произнес: «Отец, пожалуйста, разреши мне остаться. Я буду вместе с Петровичем. Он за мной присмотрит. Я уже взрослый, мне шестнадцать с половиной. Только не говори нет. Если ты скажешь мне нет, я все-равно убегу». Нихама зарыдала, представив, как они оставят здесь своего Шлёмочку. Иосиф молчал. В его семье было принято уважать решение каждого, и, хотя ему было горько и больно соглашаться, он кивнул. «Только отец, – продолжал Шлёма, – прошу тебя, возьми Белку и ее родителей с собой. Я не хочу ее потерять».

Иосиф, всеми силами сдерживающий рыдания в своей душе, подошел к Нихаме и крепко сдавил ей ладонь, давая тем самым понять, как ему тяжело.

Война надвинулась черной тучей на их счастливую и спокойную жизнь и взбудоражила души его сыновей. Мальчики, еще не видевшие крови и не пережившие еще смертей близких и любимых, просто-таки рвались в бой. Давали знать о себе юность, упрямство и тяга к приключениям. Никто из них не представлял, какой тяжкий путь предстоит пройти каждому. Только рассудительный и уже остепенившийся Зяма понимал, что идет не просто повоевать и подраться – он идет защищать свою жену и своего еще нерожденного ребенка от нелюдей, которые посягают на его, Зямин, маленький белорусский городок, на его тихих и мирных жителей, живших друг с другом в дружбе и взаимопонимании невзирая на национальности, на весь этот мир счастья и любви, который он, Зяма, кирпичик к кирпичику строил день за днем. Он, Зяма, идет защищать свой еврейский народ, который имеет право на существование на этой Земле, хотят того фашисты или нет.