Андреа Пирло - Думаю – следовательно, играю!

Одним словом, PlayStation.

«Две команды стоят в центре поля и по очереди, в том порядке, в котором они договорились, пробивают пенальти. Момент, которого я не пожелаю никому»

Гвардиола сидит в дзен-углу с PlayStation, белое поле на жестком диске, тайная полутемная комната, куда меня допустили 9 июля 2006 года. Странное необитаемое место, в котором можно оказаться лишь случайно. Я оказался там ненадолго, но это было незабываемо – этот момент сложнее понять, чем пытаться рассказать о нем. Я был захвачен, я чувствовал себя заложником, но в то же время мне было комфортно, в одну секунду я задыхался, в другую – дышал словно горным воздухом. Закрываешь глаза и видишь множество вещей, открываешь – и все, что тебя окружает, приобретает новые цвета и формы, мир теряет контуры, голова кружится, летит, превращается в воздушный шар, наполненный тысячами мыслей – опасными, тяжелыми мыслями.

Я пробежал столько километров своими ногами, но именно на коротких дистанциях я выматываюсь больше всего – это словно проба моего сопротивления, а не скорости. Нил Армстронг прошелся по Луне, я в Берлине – по зеленому газону стадиона «Олимпия». Есть момент, который я считаю своим, в конце финала чемпионата мира против Франции. Когда Марчелло Липпи, главный тренер сборной Италии, в конце дополнительного времени приблизился ко мне – и я услышал колокольный звон. Я бы хотел, чтобы этот звук был еще громче. Шум был не таким сильным, так что я хорошо расслышал два слова, произнесенные этим великим тренером: «Начинай ты». Имелось в виду, пробивать одиннадцатиметровые. И выйти на поле сразу же, начать это мучительное продолжение невероятного матча – самого невероятного, какой может представить себе футболист, – это не всегда приятная новость. Это значит, что тебя считают лучшим, но если ты ошибешься, то станешь худшим из худших.

«Я пробью вправо, нет, влево, это слабое место вратаря. Нет, лучше в верхний угол – так я точно забью гол. А если я промахнусь и мяч улетит на трибуны?»

У меня смешались все мысли, я сам не знал, что думаю. Я не знал, что придумать, но самое худшее было еще впереди. Когда футбольный матч завершается таким образом (символически – один против миллионов), когда вратарь вынужден отвечать за целую нацию, существует садистский ритуал, предшествующий тому, что ты должен сделать, крестный путь, который должен пройти именно ты. Две команды стоят в центре поля и по очереди, в том порядке, в котором они договорились, пробивают пенальти. Момент, которого я не пожелаю никому. Нужно пересечь всего пятьдесят метров, но каждый шаг – это шаг навстречу твоим страхам. Сравнение с приговоренным к смерти, идущим по зеленой миле, – последней в его жизни – является, конечно, преувеличением, но примерно передает мою мысль. Я встал, была моя очередь, и инстинктивно подумал:

«Я бью в центр, чуть повыше, Бартез прыгнет и не сможет остановить мяч даже ногами».

Мучение. Пытка. Внутри – настоящая буря. Этот путь был переполнен эмоциями. Я решил идти медленно, бессознательно не желая проиграть; я хотел сделать как можно лучше, никогда не забыть этот проход, когда секунды превращались в часы, и каждый шаг входил в драматическую историю. Я не смог запомнить каждую секунду, многое ускользнуло от меня, в памяти остались лишь разрозненные куски. Я смотрел на поле под ногами, как будто оно отличалось от всех обычных полей, словно мои ноги погружались в вязкую почву, а не в обычный газон. На моих кроссовках были выгравированы имена моих детей, может быть, поэтому я пытался двигаться как можно нежнее. Иногда я поднимал взгляд, смотрел в точку на горизонте, на конец этого пути, и видел не Бартеза, а вспышки фотографов, находящихся за воротами.

«Хоть бы они не ослепили меня, хоть бы они не помешали мне».

Я задыхался, я был в агонии. Я взял мяч – он был тяжелым, как вся та ответственность, которая давила на меня. Я не смог переглянуться с Буффоном – я пытался поймать его взгляд, мне нужен был его знак, жест, совет, но Джиджи было не до моих проблем, он был занят своим. Я погладил мяч, поднял глаза к небу в просьбе о помощи – если Бог есть, он не может быть французом. Вздохнул. Долгий, глубокий вздох. Это был мой вздох – но это мог быть и вздох рабочего, который с трудом дотянул до конца месяца, или богатого противного предпринимателя, или учителя, или студента, или старых эмигрантов в Германии, которые нас не бросили, или миланского сноба, или проститутки на углу улицы. Это был наш общий вздох.