Александр Радковский - Стихи. Воспоминания об Арсении Тарковском, Марке Рихтермане

Пусто место,
хоть и свято.
И горька, горька звезда.
Ваше время, бесенята, —
Ваше, ваше, господа.

Время – ваше, души – наши,
Их-то вам не отдадим:
Чечевичной вашей каши,
Извиняйте, не хотим.

Извиняйте, вот – поди же —
Жить умеем только так:
Вам – земля, нам – небо ближе,
Вам – чертог, а нам – чердак.

Вам чертог, и он напрасно
Тень наводит на плетень.
Чутко. Чётко. Чисто. Ясно.
И пичуга:
– Тень!
Тень!
Тень!

Тень!
Тень!
Тень!
И нету сладу.
И разлада тоже нет.
Ничего, что выпьем яду.
Ничего, что меркнет свет.

Ничего, что раскололось
Сердце…
Эх, едрёна мать!
Только б голос, только б голос,
Только б голос не сорвать!

Ещё одна затяжка языческим дымком…
Ещё одна затяжка…
Ещё одна затяжка…
И – кажется, что с болью почти что незнаком,
что дух почти спокоен, что жить почти
не тяжко.

И просветлела память, и стал острее слух…
И на мосток взбегает песчаная аллея.
Глаза не утомляет мельканье белых мух.
И небо отступает, до камушка мелея.
Стучат по доскам воды прозрачного ставка.
И тополь поднял ветку, прислушиваясь
к стуку.
И руку согревает горячая рука,
И нет в душе боязни, что ты отпустишь
руку.
Нам кажется, что долго ещё пробродим тут,
что нам дана под осень такая вот
поблажка…
А дети на пригорке сухие листья жгут…
Ещё одна затяжка…
Ещё одна затяжка…

Качает головою гневно,
а взгляд нисколько не сердит.
Старуха Марья Алексевна
в арбатском скверике сидит.

Зевая, сто автомобилей
сглотнул и отрыгнул тоннель.
Бульварных девок изобилье…
Базарный смех, базарный хмель.

«Зачем „O tempora, o mores“
шептать, а главное – кому?
Вновь от ума всё наше горе,
когда и горя нет уму.

Царёвой пенсии хватает
на дырку бублика… Так что ж?
Сугробик тает, тает, тает,
и весел воробьёв галдёж.

Иная жизнь – иные цацки,
но та же, та же суетня.
– Ба, Александр Андреич Чацкий!
Что ж ты пугаешься меня?»

Прошла заплаканная собака.
Прошла, роняя слезинки, кошка.
Уткнулся в крылья лицом галчонок.
Стонали камни земных дорог.
И не бывало такого мрака
В июле, в полдень… Ещё немножко,
И все поверят под всхлип речонок,
Под вопль деревьев, что умер Бог.

А это просто блаженный мальчик,
Покинув землю, прибрёл на небо,
Сжимая посох одной рукою,
Другой – протёртый до дыр картуз.
Навек оставлен сырой подвальчик,
Где жил он, часто без крошки хлеба,
И где мешали его покою —
То плач, то шёпот, то ропот муз.

Я в больнице – в имении старого графа.
…Над Владимирским трактом трепещут осины…

Мне сегодня опять снится морда жирафа,
И из комнаты дальней звенят клавесины.

Вот жираф, изогнувши пятнистую шею,
Осторожно коснулся губами листочка…

Вот сестричка, склонившись над койкой моею,
Говорит, что тревожная выдалась ночка…

Комариный укус запотевшего шприца —
Серый шарик скользит, как дробинка, по вене,

И опять тихо-тихо скрипит половица,
Словно бродят по дому крылатые тени.

Белый свет загорожен застиранной шторкой —
Значит, длинные тени и вправду крылаты?

Скрип да скрип… Человеческой кровью и хлоркой
Пахнет жиденький воздух девятой палаты.

Впрочем, пахнет весной зябкий воздух московский.

Впрочем, в этом во всём только мы и повинны.

Вот такие дела, господин Разумовский.

…Над Владимирским трактом трепещут осины…

Доктор Леночка заходит ранним утречком в палату,
Чуть зацепится за шторку слабенький декабрьский свет.
Доктор Леночка, скажите, расскажите мне, по блату —
Тихо, шёпотом, глазами: все мы живы или нет?