Евгений Соколов - Жизнь как кино

В начале сентября был набор в студию при театре. В балетном классе в ДК имени Курчатова собралась вся труппа, а, надо сказать, я уже успел посмотреть несколько их потрясных спектаклей и многих актёров знал в лицо. К сожалению, к тому времени, труппу уже покинул Павел Брюн, ветераны студии вспоминали о нём с пиитетом. Все артисты расположились на полу, перед занавешенным зеркалом. В центре, на единственном стуле, сидел он, человек, который создал этот волшебный мир. Претенденты, в том числе и я, что-то показывали, читали басни. Гедрюс, со своим неповторимым акцентом, иногда отпускал ироничные комментарии, но незлобно так, по-домашнему.

Меня и ещё несколько человек взяли, и началась пахота. Почти каждый день, в шесть утра я вставал и шёл на завод, потом после работы ехал в Москву, до одиннадцати мы репетировали, потом ехал в Красногорск, в общежитие завода. Выпивал стакан молока, если он был, и в час ночи ложился спать. Утром в шесть – подъём.

Репетиции проходили по программе театрального вуза, но сначала разминка, растяжка, пластика, станок, потом этюды итд. Балетный класс вела Татьяна Борисова, пластику Сергей Цветков и иногда Людмила Попова, но в основном нами занимался, вкладывал душу по полной, Анатолий Бочаров. Низкий им всем поклон. Помню, люблю.

К Новому году Анатолий Иванович из наших этюдов собрал спектакль «За кулисами цирка» и перед праздником мы должны были показать его самому Гедрюсу. Надо сказать, что до этого он редко заглядывал на наши репетиции, но его энергичная фигура постоянно маячила где-то рядом. Гедрюс не был похож на классического мима, такого худого, рафинированного, типа Енгибарова или Марсо. Да, он был таким же инопланетянином, как и они, но другим. Он был, прежде всего, режиссёром, вулканом, извергающим огненную лаву его неуёмной творческой энергии. При этом с окружающими он был всегда доброжелателен и тактичен, но если что-то шло не так, он мог раздражаться, злиться, огорчаться, но при этом я ни разу не видел, чтоб он кому-то нагрубил или даже повёл бы себя некорректно. Внешне он был похож на Давида в исполнении Микеланджело, в его мощных, мускулистых руках прекрасно смотрелась бы праща или меч легионера. Он был крепок, как дуб, который, казалось, не завалить никакой бурей. В тот год, была очень холодная зима, и Гедрюс ходил в белой горской папахе, и это придавало его образу дополнительный шарм. Хотя зачем ему шапка, сто процентов, что внутри этого человека работает маленький ядерный реактор – ведь не зря же институт Курчатова его приютил.

За несколько дней до Нового года состоялся показ. У меня был этюд про дрессировщиц. Я был матёрой такой дрессировщицей-интриганкой, с большим таким бюстом и престарелым ленивым львом, которого изображал крупный, лохматый парень-студиец. А моя партнёрша была молодой, перспективной дрессировщицей с тремя молодыми агрессивными чёрными пантерами, которых, соответственно, играли девчонки из студии. Да, нужно сказать, что весь спектакль, около часа, игрался без слов, в состоянии органического молчания. В общем, всё прошло весело, и иногда даже было смешно. Гедрюсу показ понравился и он сказал, что будет плотно с нами работать после Нового года. И это было здорово!

Потом мы на втором этаже отмечали премьеру. Скинулись, кто-то сгонял на такси в центр, купить у таксистов водку, запивали ее чаем. У нас почти не было закуски, кроме печенья, но наше счастливое состояние не угасало.

– Ээээ, – сказал Гедрюс, – Что это вы так радуетесь?! Настоящий художник не может быть счастлив!

И мы чокались чайными кружками и повторяли радостно, как тост: «Художник не может быть счастлив! Ура!!!» А потом, у кого-то на квартире, мы ещё были счастливы всю ночь, хоть МАСТЕР нам и сказал, что так быть не должно. Видимо, мы были не настоящими художниками.

А спектакль в новом году Гедрюс с нами поставил, но это уже была совсем другая история.

Закончилось для меня всё банально. Лето. Загородный лагерь. Прыжок через забор в пять утра – разрыв мениска. Год с коленом – ни то ни сё, потом операция. Но…

Спустя годы у меня в фильме снимался замечательный актёр Борис Петрович Химичев. И, как-то в гримёрке, мы общались и он говорит: «Женя, я вот наблюдаю за тобой, ты сцены собираешь не так, как это делают другие режиссёры». И он мне рассказал, как это выглядит со стороны.

«Так это же влияние Гедрюса, он же как-то так «собирал сцены»», – мелькнуло у меня в голове.

Значит, было. Значит прикоснулся. Значит обожгло.