Матвей Хромченко: Солист Большого театра

Однако на пятом десятке жизни пришлось ему изменить отношение к физическим упражнениям.

В юности он упал спиной на камень, повредил позвоночник, какое-то время пришлось даже в корсете ходить. Обошлось, но спустя годы старая травма о себе напомнила. Лучшие на то время доктора прописывали лекарства, рекомендовали бальнеологические курорты, но уже начали болеть и колени, и другие суставы. Отец совсем было отчаялся, но нашёлся врач (подозреваю, не самый именитый):

– Никакие лекарства и курорты Вам, уважаемый артист, не помогут, и грозит Вам не просто сутулость, с ней театральные портные справятся, а сгорбленная спина. Но сохранить стройность, а может и боль уменьшить, Вы можете, средство для этого одно – ежедневные упражнения на гибкость.

Что означал врачебный прогноз-приговор, отец знал: один сотрудник театра с таким же диагнозом передвигался, согнувшись в три погибели. Отцу же на сцену надо было выходить в амплуа героя-любовника, моложавого, стройного, готового в любой момент пасть на колени перед очередной прелестницей.

Тем же вечером мама достала с антресолей старую штору, он постелил её вместо коврика и стал делать рекомендованные упражнения трижды в день – утром, днём и, когда не было спектакля или концерта, вечером.

Боль не оставляла его до последних дней, но в следующие полвека он не согнулся ни на градус. Чем очень гордился. Как-то раз, ему было уже за шестьдесят, пришёл в спортзал, где мы с друзьями «качались» на гимнастических снарядах, поглядел на нас, снял туфли, опустился на колени и, откинувшись назад, достал затылком пол.

Повторить фокус попытался один из нас, в недавнем прошлом гибкий борец-вольник (кто, скажу по секрету всему свету, побудил меня писать этот текст). Не было игры в поддавки, стремление было, до злости – не смог.

Когда мои друзья-одноклассники по приятельству с сыном Кагановича отправились в Крым по путёвкам, отец – чтобы я не «страдал», вошёл в бригаду коллег по театру, приглашённую руководством пионерлагеря приобщать к высокому искусству отдыхающих школяров. Вместе со всеми разместившись на даче Туполева (знаменитый авиаконструктор ковал мощь Родины в шарашке…), через пару дней пристроил меня в верхний лагерь.

Ещё раз: соблюдая режим, ни дня без гимнастических упражнений и на дальние заплывы с полосканием горла солёной морской водой он подряжался не ради удержания молодости – ради голоса и сцены.

Той же заботой и также без громких слов жила его жена, Сицилия Аврих-Хромченко.

Она родилась в деревне Калниболото под Уманью годом позже отца, как и он в декабре – им светили одни и те же звезды на бездонном украинском небе.

В поисках лучших перспектив для троих сыновей и стольких же дочерей мой второй дед Израиль (он овдовел, когда жена рожала младшую, мою маму) решил, как многие тогда, перебраться в столицу. В украинскую. Чтобы двое, друг другу предназначенные, встретились.

Ни он, ни она почти ничего мне о той встрече не рассказывали. Знаю лишь, что впервые он увидел её на Владимирской горке в компании приятелей, держащей на поводке большую красивую собаку, и что девушка сразила его наповал красотой и изяществом.

Как он догадался, что она – та единственная, что ему нужна: звёзды нашептали? сердце ёкнуло? Не знаю, но добивался он её непостижимо по нынешним временам долго – больше шести лет!

Ей было восемнадцать, ему девятнадцать. Он учился в музпрофшколе, в какое учебное заведение ходила мама и кем хотела быть, я её спросить не догадался, знаю лишь, что увлекалась волейболом и бальными танцами. На утерянном, как и многие другие, фото запечатлены почему-то не шесть, как было бы сегодня, а пять стоящих друг другу в затылок девушек в спортивной форме; также сгинули её четырёхстраничные нотные буклеты – па-де-катр, па-де-патинер…

Когда она стала его женой, дипломник института собирался в аспирантуру, два года ему светила лишь наркоматовская стипендия. Новобрачная сказала: потерпим!