Владимир Фромер - Реальность мифов

Кто бы мог поверить, что Бегину удастся сделать то, что не удалось Бен-Гуриону?

На самом же деле, когда пробил исторический час, Бегин занимал идеальные позиции, позволившие ему с легкостью сделать шаг, какой и присниться не мог его предшественникам. Заключив мир с Египтом, Бегин выполнил программу своих идеологических противников, обезоружив тем самым всю левую оппозицию. Правые же, хоть и следили с тревогой за возросшим радикализмом Бегина, не могли выступить против своего вождя…

Это было удивительное мгновение. Оппозиция, как слева, так и справа, прекратила существование, развязав руки премьер-министру.

Когда Бегин, приветствуя в Иерусалиме президента Египта Анвара Садата, сказал в микрофон: «Нам не воевать больше. Кончилась эпоха кровопролитий», — он верил, что так и будет, что начался период великого примирения с арабским миром, в котором одиноким маленьким островом возвышается Израиль. Обнимая гостя, Бегин не знал, что еще очень долго никто из арабских лидеров не последует примеру Садата, что Египет не только не станет мостом между Израилем и другими арабскими странами, но и на длительный срок окажется на Ближнем Востоке в почти такой же изоляции, как и еврейское государство.

Мирный договор с Египтом выдержал, правда, испытание Ливанской войной, но стал для Каира обузой, надолго лишившей его лидирующего положения в арабском мире.

Бегин был вождем не им созданного движения и мог действовать лишь в рамках разработанной Жаботинским идеологической системы. В Кэмп-Дэвиде Бегин отказался от Синая, Ямита, синайской нефти, но он не хотел и не мог пожертвовать Иудеей и Самарией.

Синай не входил в идеологическую доктрину Жаботинского, и Бегин мог решать его судьбу, руководствуясь собственными взглядами, убеждениями и интуицией. Но он помнил завет учителя: «Никто не смеет посягнуть на наше право на Эрец-Исраэль, и, самое главное, да не посмеет еврейская рука коснуться его — оно свято и никто не вправе от него отречься».

Усвоив в юности идеологическое учение Жаботинского, Бегин был не в состоянии что-либо в нем изменить, не мог приспособить его к требованиям, продиктованным принципиально новыми политическими реалиями. Скрепя сердце согласился он на тот пункт в Кэмп-Дэвидских соглашениях, в котором говорилось о предоставлении автономии арабскому населению контролируемых территорий.

На самом же деле премьер-министр решил воспользоваться миром с Египтом, чтобы все силы бросить на борьбу за Иудею и Самарию.

Ливанская война замаячила на горизонте еще за три года и три месяца до того, как началась. Она стала неизбежной в тот день, когда за тысячи миль от израильской северной границы на зеленой лужайке перед Белым домом Бегин и Садат взошли на помост, украшенный национальными флагами двух государств. Только что они подписали соглашение о мире и обнялись, как братья, встретившиеся после долгой разлуки. На фоне маячила физиономия Джимми Картера со знаменитой его улыбкой, к которой никто так и не смог привыкнуть.

Настал час триумфа Менахема Бегина. Мог ли он знать, что в подписанном им мире укрыт зародыш злосчастной войны, которая приведет к печальному концу его политическую карьеру? Многие израильтяне придавали подписанию мирного договора с Египтом почти такое же значение, что и провозглашению Давидом Бен-Гурионом еврейской государственной независимости.

Два человека сохранили самообладание среди массового энтузиазма и не поддались всеобщей эйфории: Моше Даян и Эзер Вейцман.

Они знали цену церемониям и декларациям и понимали, какую огромную работу предстоит совершить, прежде чем то, что написано на бумаге, станет необратимой реальностью. Они сразу поняли, что это будет далеко не легким делом.

Даян с тревогой следил, как у него постепенно отнимают все полномочия по устройству автономии. А ведь только в ней Даян видел прочную основу мира. Он полагал, что автономию нужно вводить без промедления, поскольку лишь она дает какую-то надежду на всеобъемлющее урегулирование. Даян считал, что Бегин намерен дать населению территорий совсем не ту автономию, о которой идет речь в Кэмп-Дэвидских соглашениях.

В прошлом Даян всегда отзывался о Бегине уважительно и корректно. Но, убедившись, что проблема автономии находится в тупике и что премьер-министр — последний, кто сожалеет об этом, Даян дал волю своему раздражению, правда, не открыто, а в конфиденциальных беседах.

Одному из своих друзей он сказал: «Бегину нельзя отказать в понимании истории. И вместе с тем я не могу считать его серьезным и глубоким государственным деятелем. Он находится в плену концепции, с которой ничто не сдвинет его ни на пядь. Даже реальность».