Владимир Фромер - Чаша полыни. Любовь и судьбы на фоне эпохальных событий 20 века

— И правильно сделал. Трепачи только баламутят воду и мешают.

Я пожал плечами:

— Это эмоции. Здравый смысл говорит о другом.

Он вдруг остановился и повернул ко мне гневное лицо.

— Да! Так и надо! Ленин — это сама революция! Человек железной решимости! Ради революции он не остановится даже перед пролитием невинной крови. Ради революции он не побоится отрицать сегодня то, что проповедовал вчера. Ради революции он будет проповедовать завтра то, что отрицает сегодня. Ленин никому не позволит опутать свою мысль паутиной лживых фраз!

— Меня интересует совсем другое, — сказал я холодно. — Что будет с российскими евреями, когда схлынет революционный угар?

Он насупился и до конца пути не произнес больше ни единого слова.

Впрочем, с упрочением в Советской России сталинской диктатуры отношение его к «ленинскому эксперименту» стало более критическим. Налет большевизма почти исчез из его публичных речей. Он перестал ратовать за всеобщую коммуну, военную дисциплину, неограниченную власть рабочего руководства.

«Большевики свели всю огромную проблематику строительства социализма к захвату чужой собственности», — заявил он в одном из своих выступлений перед рабочими.

Его реальная сила зиждется на двух китах: Гистадруте и рабочей партии.

«Гистадрут, — это прообраз рабочего государства», — сказал он мне еще в 1923 году. Я тогда скептически отнесся к такому энтузиазму, и был не прав.

Гистадрут наливался силой и креп год от года. Сегодня это мощнейшая структура, укоренившаяся на всей территории Эрец-Исраэль — от Иордана до Средиземного моря.

«У нас все свое, — с гордостью писал Бен-Гурион, — банки и больничная касса, школы и транспортные кооперативы, фабрики, кибуцы, социальные учреждения и даже печать. Буржуазное сионистское движение нужно нам, в сущности, лишь для притока капитала».

И в Гистадруте, и в Рабочей партии он сейчас абсолютный хозяин.

Этот низкорослый худой аскет, которому ничего не надо для себя, приобретает все большую популярность среди рабочих. Ходит он в белой или черной косоворотке. Единственный свой костюм, купленный в одной из заграничных поездок, надевает крайне редко. Галстуков вообще не признает. Зимой носит короткое кожаное пальто с поясом, черные сапоги и брюки галифе. Лысеть он начал рано, и серебристые волосы на висках и затылке нимбом окружали его голову уже в двадцатые годы, создавая тот самый всем известный бен-гурионовский облик.

Женился он лет десять назад в Нью-Йорке. Его избранница, Поля, медсестра по профессии, маленькая, похожая на воробышка, внешне ничем не примечательна. У нее ровный, спокойный характер. Она — человек заземленный. Признает только конкретные вещи и терпеть не может политику. Мужа своего Поля любит и готова последовать за ним куда угодно, но разделять с ним его тревоги и заботы не в состоянии. Впрочем, видит она его редко, потому что, занятый с утра до ночи текущими делами, домой он является только ночевать. Ей, привыкшей в Америке к жизни насыщенной и разнообразной, приходится нелегко.

К Поле он по-своему привязан, и его чувство к ней входит в состав того немного, что связывает его с миром людей.

Берл Кацнельсон, наш общий друг, рассказал мне однажды историю, проливающую дополнительный свет на его характер.

Помню тихие сумерки и Берла на скамейке в саду.

Воздух был влажен и свеж после недавно прошедшего легкого дождя. Мне даже кажется, что я помню каждое сказанное им в тот вечер слово.

— Давиду было двадцать лет, когда он прибыл с группой молодых энтузиастов из Плонска в Сион — захудалую периферию турецкой империи, — неторопливо рассказывал Берл. — В группе была Рахель, в которую он был влюблен. Тоненькая, гибкая, с нежными глазами, она обладала почти совершенным и, вероятно, непреодолимым очарованием. Молчаливый и серьезный Давид ей явно нравился. Да ты, кажется, знаешь ее?

— Ты имеешь в виду Рахель Бейт-Халахми из Кфар-Сабы?

— Да, только тогда ее звали Рахель Нелькина. Так вот, группу энтузиастов из Плонска сразу же послали на цитрусовую плантацию, находившуюся где-то за Петах-Тиквой, в болотистой местности с ядовитыми испарениями, с малярийными комарами.

«Принцесса из Плонска» — так ее называли — получила пустые жестянки из-под нефти с ручками из тонкой проволоки. Ей велели наполнять их едким химическим веществом для обработки деревьев. Проволока резала нежные руки даже через рукавицы. Яд проникал в ссадины на ногах и руках и жег невыносимо. Она перестала работать, села под большим деревом и заплакала. Подошедший бригадир сказал: «С такими руками на рояле играть, а не здесь вкалывать. Катись отсюда». И она ушла в слезах.