Карл Гейкинг - Дни императора Павла. Записки курляндского дворянина

Между тем похвалы Палену переходили из уст в уста. Чтобы обеспечить всход сделанному им посеву, он разослал нескольким генералам, которые, по его мнению, были оскорблены более других, частное приглашение воспользоваться милостью императора.

Генерал Тормасов все еще находился в ссылке и не попал под общую амнистию. Он получил от Палена дружеский совет обратиться непосредственно к императору и действительно так и сделал. Когда ему было разрешено прибыть в Петербург, он представился Павлу, который почти не знал его в лицо и был приятно изумлен его манерой говорить и держать себя. Он назначил его инспектором кавалерии в Курляндии и Лифляндии и велел прикомандировать его к королю шведскому, который тогда ожидался в Петербурге. Император слишком отличил Тормасова и тем самым охладил с этого времени отношения к нему Палена. Впоследствии он перевел его на весьма опасное место командира конного полка, шефом которого был великий князь Константин Павлович.

Не буду рассказывать здесь, как Павел поссорился с юным шведским королем, который высказал большое хладнокровие и достоинство как раз в тот момент, когда Павел забыл, как он должен обходиться с государем, которого сам так долго приглашал в Петербург.

Генерал-прокурор Обольянинов добился от императора, чтобы оказанная милость была распространена и на военных. Многие из уволенных снова вступили на службу, в числе их и гр. Вельегорский. Он убеждал меня также просить об обратном приеме на службу или, по крайней мере, выразить желание снова вернуться на службу, и выставить единственным препятствием мою болезнь. Я последовал его совету и просил разрешение отправиться в прусский курорт Фрейенвальд. Проситься в Карлсбад или Теплиц было невозможно вследствие раздражения Павла против Венского двора. 10 Декабря 1800 г. я получил в ответ, что время для отъезда выбрано неудачно.

Зубов, Волконский, Куракин, Долгорукий и множество других просили об обратном приеме и действительно все были приняты на службу. Но с некоторыми бедными офицерами обошлись очень сурово и император на смотру отказал им в их просьбе. Не объясняя причин, он, взглянув на просителя, ограничивался только тем, что говорил своему адъютанту: «принять», или «отказать». И в том и в другом предстояло выехать из столицы в течение трех суток. Этого срока было бы достаточно для какого-нибудь отчаянного человека, который в порыве гнева мог потерять власть над собою. Но провидению было угодно устроить все иначе и недовольные оставались верными своему долгу.

Между тем вся политическая система Павла вдруг подверглась перемене. Он сблизился с Бонапартом, который предлагал ему Мальту и возвращение русских пленных. Панин попал в немилость. Граф Карамон, присланный в Петербург Людовиком XVIII в качестве его посла, был выслан. Король подумал, что его посол впал в личную немилость у Павла и счел за лучшее спросить у него, чем граф мог навлечь на себя такое несчастье. Это письмо было очень ловко представлено Павлу как раз в такой момент, когда он был в очень дурном настроении. Не зная намерения Людовика, Павел в гневе воскликнул: «Он требует у меня отчета в моих действиях? Надеюсь, что он здесь еще не хозяин».

Только что он успокоился от возбуждения, как его снова раздражили, и страшный результат этого раздражения обнаружился 3–15 января (1801 г.). Генерал Ферзен получил от Палена бумагу, следующего содержания:

«Вы передадите Людовику XVIII, что император советует ему снова сойтись с его супругой в Киле».

Несчастный Людовик, как громом пораженный, написал Павлу трогательное письмо, которое заканчивалось такими словами: «не смотря на скорбь, которую он испытывает при такой немилости, он повинуется и ожидает только необходимых паспортов». Чтобы еще более раздражить Павла, готовность короля к отъезду постарались сделать в его глазах доказательством того, как мало ценил он убежище, которое ему так великодушно было предоставлено. Тогда Навел забыл священные законы гостеприимства и приказал сказать королю, которого сам же пригласил в свою империю, что если он желает получить паспорта, то ему их выдадут с условием, что он немедленно воспользуется ими как для себя лично, так и для всей своей свиты.

Этот страшный взрыв уничтожил французов, которые не ожидали подобной жестокости.

Граф д’Аварей не мог удержаться от слез и сам я плакал так же горько, как и он сам, плакал о позоре, которым покрыл себя монарх, которого я в глубине души продолжал еще любить.