Андрей Максимов - Исповедь уставшего грешника

Дом Алины оказался по-женски аккуратным и чистым. Самое приятное, что в нем ничто не напоминало про мужа. Уж как я ни приглядывался, как ни принюхивался, однако никакого мужчины не ощущалось… Неужто мужской дух может с такой скоростью выветриться из квартиры?

Мелькнула дочка, вежливо поздоровалась и тут же умчалась. Алина сообщила, что у Машки, судя по всему, какой-то серьезный роман, и она испарилась до поздней ночи, если не до утра. Меня совершенно не волновал роман ее Машки, но меня почему-то испугало, что в квартире мы остались вдвоем.

Мы сидели на кухне, беседовали, не помню уж, про что, и поглощали всякие разные вкусности: выяснялось, что Алина умела хорошо готовить. Я очень хотел Алину. Я хотел ее всегда и всюду. Иногда мне даже было трудно с ней разговаривать, потому что мысленно я ее постоянно раздевал. И еще этот тонкий обтягивающий свитер, сквозь который виднелся мой любимый бюстгальтер в горошек. Я так хотел ее, что ловил себя на мысли: я завидую бюстгальтеру…

Какой все-таки русский язык – некстати целомудренный! Ну, разве можно одним словом – «хотеть» – описывать желание бутерброда: хочу бутерброд; потребность поехать отдохнуть: хочу на море; и невозможность жить без любимой женщины: хочу женщину? В результате целомудренность оборачивается пошлостью: я хочу добавки, а после нее я хочу тебя, любимая. Кошмар!

Если честно, то такими мыслями я, как мог, старался отвлечь самого себя от одной проблемы, которую никак не мог решить. Вот я сижу вдвоем с любимой женщиной в пустой квартире, и здесь есть спальня, и в спальне – кровать. Я хочу эту женщину, и мне кажется, что женщина хочет меня. И вот сижу я и решаю проблему: как же мне себя вести?

Мама рассказывала мне, что с моим отцом им очень долго негде было встречаться, потому что у отца тогда была другая семья, а мама не могла привести его в свою комнату в коммуналке, на единственной кровати в которой умер ее муж. Конечно, я – старомоден, сегодня миром правит закон: «Секс – не повод для знакомства». Но что я могу поделать, если я воспитан так, а не по-другому? Не могу же я меняться от случая к случаю?

Это дом Алининого мужа, в спальне стоит их кровать. И хотя, как это бывало всегда с Алиной, туман желания застилал мне весь мир, впервые я совершенно не понимал, как этот туман можно развеять. Чай я пил так медленно, будто хотел отсрочить какое-то неприятное решение. И чем более не по себе мне становилось, тем сильнее и натужнее я улыбался.

Я попросил еще чая. Потом пошел в туалет.

Когда я вернулся на кухню, Алины не было.

Я не успел удивиться ее исчезновению, как она уже появилась на пороге кухни в наглухо запахнутом халате. Я чувствовал, что под халатом ничего нет. Я еще даже успел подумать: интересно, а есть ли исследования о том, как и почему мужчина всегда безошибочно чувствует наготу женщины.

– Пошли, – улыбнулась Алина и протянула мне руку.

Я чуть не спросил: «Куда?», но все-таки сумел удержаться от идиотского вопроса. Она опять решила проблему за меня, решила, как всегда, легко и без напряжения. Мне оставалось только подчиниться ей, что я и сделал с удовольствием.

…Потом мы лежали на огромной кровати и ощущение счастья не отступало от меня, как чаще всего бывало в подобных случаях, а, наоборот, переполняло. У меня не возникало желания отворачиваться и спать, мне хотелось бесконечно сливаться с этим телом, которое, казалось, я любил больше всего на свете. Все-таки по-настоящему можно отдать свое тело женщине только тогда, когда отдаешь его вместе с душой.

– Ты понимаешь, что этот дом может быть твоим?

Алина, как водится, задала вопрос, на который у меня не находилось ответа. Не находилось, потому что не искалось: этот вопрос я боялся сам себе задавать. Алина отодвинулась, зажгла лампочку, висевшую над кроватью, оперлась на локоть, посмотрела на меня удивленно.

– Дружок, – усмехнулась она. – Мой самый любимый на свете мужчина, не чудится ли мне, что ты испугался?

Хорошо или плохо, когда женщина до такой степени тебя понимает? Хорошо или плохо? Одеяло сползло с ее груди, и мне как-то совсем расхотелось разговаривать.

– Чего бы мне бояться? – соврал я.

И выключил свет. А потом включил. А потом опять выключил. И снова включил. Лицо Алины возникало и исчезало в темноте. Возникало и вновь исчезало, как в плохом кино.

Наконец, мне это надоело, и комната погрузилась в темноту. Но Алина тотчас щелкнула выключателем. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, а потом Алина произнесла тихо-тихо, почти шепотом: