Андрей Битов - Все наизусть. Годовой творческий цикл

– Да не лучше, чем у Малевича, – вздохнул Павел Петрович. – Вот жулик был! Не чета нашему Миллиону Помидоров. Только он мне больше красок не выдает, чтобы не измазался. Теперь всех шмонает. Хотя что мне здесь писать? Портрет пациента? Я не Ван Гог, на портрет никогда не решусь. А мне мно-о-го-о краски надо! Я хотел бы музыкальной живописью заняться.

– Не понял. Скрябин, кажется, что-то экспериментировал с цветомузыкой…

– Это не то. Я хочу, чтобы сама живопись воспроизводила свою музыку. О-о-очень много краски…

Я не стал вникать, небрежно перебирая листы… И вдруг!

Это был портрет ветки в проеме… Именно портрет! Не пейзаж… Твердый карандаш, как резец гравера; рисунок очень выписанный, очень реалистический, но совершенно неправдоподобный, как бы вывернутый наизнанку и непонятно в чем отраженный. Вход в пещеру был вырисован снаружи, каждая трещинка, каждый камушек, как раковина… а ветка была нарисована внутри, и свет из тьмы пещеры как бы от ветки исходил на нас. И каждый листик ее был тоже вывернут и прозрачно светился всеми своими жилочками. И шевелился, шелестел, звучал… и это был взгляд любви! На кого она смотрела? И кто смотрел на нее?..

– Нравится? – обрадовался Павел Петрович.

– Очень! Рука Леонардо!

– Да, больше так не получится. Возьми себе! На память…

– Что ты! Это же великая вещь!

– Зачем она мне… я с живой еще поговорю.

– Вот спасибо! А Миллион Помидоров, значит, сторожит тебя как спонсор?

– Почему как спонсор? Я хоть и не богач, но самодостаточен. А он – нет. Богач, он ведь почему богач? Потому что он всегда нищ, поэтому всегда должен быть еще богаче, у него из всего… до катастрофы это называлось дело , после нее пост , а теперь бизнес (в смысле «без нас»), т. е. узаконенное воровство. В отличие от вора в законе, где все-таки соблюдаются так называемые понятия. Но бизнесмен, как всякий вор, всегда обратит ценность в стоимость – это всего лишь форма сбычи краденого, – ему прикрытие нужно. Вот Миллион Помидоров тут у меня и подрабатывает… Царь, но еще немножко богаче, чем царь, помнишь? Надо еще нем ножко шить . Господи, какие бородатые у меня анекдоты! Как я сам. Расскажи, ты же обещал, свеженький! Под него и выпьем, вместо огурчика…

– Свеженького ничего теперь нет. Все такие, как ты сейчас вспомнил, только хуже. Плебейский, низкий пошел анекдот – только про новых русских. Без чувства юмора, без гуманности. Ни тебе Чапаева, ни чукчи, ни армянского радио. Ушло вместе с империей.

– А еврейские куда тогда делись?

– Не знаю. Может, уехали на историческую родину.

– Значит, ни литературы, говоришь, ни анекдотов? Это все от свободы слова, – всерьез сказал Павел Петрович. – Но ты не нуди. Уныние есть самый грех. Язык-то наш куда денется? Вспомнил я последний хороший, какой слышал. По твоей части, филологический… про двойное утверждение, знаешь?

– Не помню.

– С удовольствием повторю. Профессор читает лекцию: во всех языках, говорит, двойное отрицание означает утверждение, но нет такого языка, в котором двойное утверждение было бы отрицанием… И голос из аудитории: «Да ладно!»

И вдруг весело нам стало! Легко.

– Да ладно!

Вот это уже тост.

Выпили за родной язык как за последнего нашего живого героя.

– Хорошо прошло!

– Это хорошо, что анекдотов больше нет, – снова стал рассуждать Павел Петрович. – По крайней мере, это не страх, а все еще ожидание. Тут главное – историю не торопить.

– Матушка моя любила повторять к месту и не к месту, – вспомнил тут я, – потребуются три поколения, три поколения! Я думал это у нее от склероза, теперь понемногу стало доходить, что она имела в виду.

– Старческий склероз, между прочим, не такая бесполезная вещь, как все думают. К уходу надо подготовиться, это я тебе как врач говорю.

– Возможно. Она меня уже и за брата своего принимала, и за мужа, которого давно похоронила, и за отца своего, который умер еще за двадцать лет до моего рождения…

– Это она уже по туннелю взад-вперед бегала. Сунется, призрака увидит, испугается – и назад к тебе. А про три поколения она сущую правду говорила: три поколения наша историйка как корова языком слизнула. Преемственности никакой не осталось. Сегодня она наблюдается только у «новых бывших», коммунистов да чекистов, но и у них связь поколений, слава Богу, рвется. Выпустить хотя бы безвременье на свободу! Если использовать прежние партийные формулировки, «неотложные меры по дальнейшему ускоренному развитию первобытного общества» у нас уже предпринимаются… А вот когда все уляжется по параллели и застоится как следует, тогда, не дай Бог, и анекдот возродится, и твоя литература.