Array Коллектив авторов - Бессмертный полк. Истории и рассказы

22 июня началась война, 3 июля мне исполнилось четыре года. Папу, младшего лейтенанта Николая Ефимовича Яковова, взяли на войну 10 июля в должности командира роты 599-й отдельной телеграфно-эксплуатационной роты. Боевое крещение отец получил под Нарвой. Было страшно. Он маме рассказывал потом, что чуть ли не три винтовки всего на десять человек давали. Сказали: «В бою добудете!» Шли на врага с пустыми руками!.. Кто-то добыл, кто-то нет… Кто остался жив, а многие так и всё…

Потом их часть стояла в Вырице, на юго-восток, он иногда приезжал или кого-то присылал. И, наверное, мы выжили в ту страшную зиму ещё и благодаря тому, что он делился с нами своим пайком. И ещё он маме присылал конину… Мама однажды спросила: «Откуда?» – «Это убитая лошадь…»

Мамин брат, дядя Лёва тоже нам при любой возможности продукты передавал. Вообще если кто-то из ленинградцев с фронта ехал, их всех нагружали: «Зайди к моим, передай моим…» И все абсолютно честно всё, что привозили с фронта, передавали.

Дядя Лёва служил в морской пехоте. Он участвовал в первых попытках взять левый берег знаменитого Невского пятачка. В ночь с 18 на 19 ноября. В чёрных шинелях по белому льду… Из 182 человек в живых осталось только восемь, в том числе и он – раненый. Невский пятачок существовал с 41 года по 44-й. И там, как немцы считают, погибло 500 тысяч наших солдат, наши говорят – 50 тысяч… До сих пор там земли нет. Только ржавый металл от снарядов и пуль.

Он рассказывал, что в ночь перед боем один матрос, Коля из Одессы, всё плакал: «Меня убьют в этом бою, я своих детей не увижу…» А он ему отвечает: «А я ведь даже не знаю, кто у меня родится – сын или дочь». Жена дяди Лёвы была в это время на восьмом месяце беременности. Коля-одессит действительно погиб в том бою… А дядя Лёва своего сына увидел.

Мальчик родился в самый страшный месяц блокады. У нас было письмо, написанное его мамой моей маме, которая ходила к ним в роддом, носила какие-то продукты. Ведь за январь – февраль 1942-го умерло больше всего людей за всю блокаду – почти 200 тысяч! В письме было: «…никогда не забуду, что ты сделала для нас, и мы хотим, чтобы ты и Коля (то есть мой папа) были крёстными у нашего мальчика…» Но не пришлось – папа погиб…

Младший брат отца, Лёня его звали, тоже без вести пропал…

В марте папа ещё был жив, он помог эвакуировать бабушку – мамину маму. А в конце апреля его уже не было…

Мама зимой работала где-то бухгалтером, а меня устроили в детский садик.

Помню, что давали нам как-то весной салат, зелень. Мне от него так плохо было!.. Организм не принимал.

Мы жили на Малой Охте, это за Смольным, а бабушка с дедушкой на Лиговке, от Московского вокзала пройти немножко. И мама ходила в блокаду через этот промёрзший город, их навещала – пересекала Неву, выходила на Старо-Невский, потом по Лиговке. Пришла в январе, а дедушки уже нет… И бабушка сказала: «Я не смогла его похоронить – сил нету, приходили дружинницы – я его отдала…» В общем, где он похоронен, мы так и не знаем.

В блокадном Ленинграде осталась Люся – дочь старшего маминого брата, который был сослан в Воркуту, и её мама Зинаида. Когда мы уезжали, бабушка и Люся – ей было тогда 15 лет – пришли нас проводить. А нам перед выездом давали полный обед – горячая ячневая каша с подсолнечным маслом. И мама весь обед отдала им. «Мы, говорит, уезжаем, нам ещё дадут. А им никто не даст…»

У Люси судьба во время блокады складывалась страшно. Мама её устроилась работать в какую-то столовую, и вот – для своего ребёнка она попыталась вынести что-то из продуктов… Её поймали, посадили на полтора или на два года. И 15-летняя девочка осталась совершенно одна в блокадном Ленинграде. Никого уже не было из родных. Но она выжила. И мать её выжила, но получила в тюрьме туберкулёз и в 1951-м году умерла. А тогда мы сидели на эвакуационном пункте… И бабушка сказала, что она не поедет, хотя мама её очень звала. Она сказала: «Я не поеду. Ну, куда ж они придут? Вот они объявятся и придут… И прийти будет не к кому. Я буду их ждать.»

И она осталась ждать своих пропавших без вести сыновей. А у неё были плохие вены, и в 1944 году началась непроходимость. В блокадном Ленинграде ей сделали операцию! Но она не выдержала и вскоре умерла.

Мама ей писала письма, но она их не получала. И она писала маме, но и мы не получали… И вдруг «Здравствуй милая Саша (мама моя – Александра Михайловна, она её Сашей звала) и милая Женюрочка (это я), шлю я вам привет и от души желаю быть здоровыми. Саша, писем от тебя нет. Я тебе писала, я вышла из больницы 25 числа, мне делали операцию. (…) Спасибо мне очень помогали – я очень была слабая и так нельзя было жить. Я решила сделать. (…) очень долго делали, я всё терпела, устала. Мне четыре раза вливали кровь. Очень хорошо сделали (…) Лежу сейчас дома. (…) От Лёни нет ничего (это от младшего сына). Привет тебе от Пани (это, видимо, какая-то знакомая). Она здорова. Саша, пиши, как живёте. До свидания, будьте здоровы, целую вас. Как Женечки здоровье?»