Evgenii Shan - Енисей, река по меридиану

И когда я пил студёную воду из горных ручьёв на другой стороне Западно-Саянского хребта, где он уже сливался с Алтаем и Алатау, тайга была уже местом, чьи законы были изучены. Медведи уже не пугали, рыба в этих мелких ручьях ловилась, а рябчик садился чуть ли ни на голову, когда выводил свистком песню. И был уже не индейцем дикого племени, а траппером бледнолицым, но братом индейцам. И те же навыки управления с лошадью, и те же навыки неслышного хождения по тайге ценились тут выше чего-либо.

А тайга, горы и речки были теми же, что у Фенимора Купера, Сэтен-Томпсона, Федосеева и Шишкова. Улуткиткан и Чингачгук вместе с Юконским вороном незримо присутствовали во всем моих похождениях.

Тис перескакивал по камушкам и разливался на перекатах. Его хрустальные струи бежали издалёка, с таёжного края, где мыли золото. Перед самым Енисеем он разливался плёсом, и цветные камушки на дне играли всеми цветами радуги под ярким летним солнцем. Петров день прошёл, скоро и покос начинать. Дядьку отправили посмотреть вызрели ли травы, как колхозный стан и изба, а мы с средним братом навязались в провожатые. Одноклассник Санькин, тоже Санька с отцом с той же работой. Отцы пошли смотреть все поляны, а мы остались варить чай на берегу возле стана. Тис, покосы по его берегам, кормили колхозное стадо то сеном, а то тут пастбище устраивали, чтоб отдохнула земля. Покос тогда косили на Еловом.

Мне, как самому молодому, самая неблагодарная работа, но и самая лёгкая. Я отправился по воду к Тису, к широкому плёсу перед впадением в реку. Солнышко играла камушками, серебрилась в струях. Загляделся на красоту, зашёл по щиколотку в студёную воду. Чтоб зачерпнуть почище, потянулся подальше с котелком да ухнул в воду по самое горло. Жгучая ледяная вода обдала всё тело. Выкарабкался на берег ошарашенный и засмеялся. Вода была так кристально чиста, что непонятна глубина, камушки рукой достать, вот и не понял, что тут яма.

Взяли с собой и пару «корабликов» попробовать хариуса. На толстой леске поводки с крючками-мошками, штук пять. Отпускаешь кораблик, течение его натягивает по типу воздушного змея, ты только руководишь дальше-ближе. Санька по Енисею пробует, я по Тису. Не клюёт у меня, хоть тресни, обидно. Ну да ладно, такая красота, так солнце играет на воде, так вольготно тут, не то что в деревне. Потянул посильнее тетеву, над водой поднялись все пять крючков – ничего. Отпустил. Опять мечтаю и млею. Подтянул вверх тетиву опять, крючки поднялись на волной, а за ними хариус прыгнул. Крупная рыбина повисла на крючке, тянет весь перемёт в воду. Вот удача! Вытянул, снял добычу, опять запустил «кораблик». За пару часов несколько крупных харюзков поймалось, да у брата столь же. Ближе к вечеру надо домой. Отцы завели мотор, мы довольные в лодку. Я гордый удачей, ведь больше брата на одну рыбину вытащил. Вот и деревня. А с понедельника все колхозные мужики на Тис переселяются косить. С ними и старшие братья на конные грабли.

Воспоминания об этой первой удачной рыбалке, настоящей, а не на ершей, долго хранилось в памяти. Было еще много удач. Самоловы с дядькой-крёстным ночью светлой северной, невод с компанией, когда дядя Степан приезжал. Наплавная сеть, когда уже взрослый совсем помогал крестному колхозное стадо пасти на Еловом. Целая кастрюля черной икры стерляжей за обыкновенное блюдо с братом на обстановочнике «Грач» в устье Сурнихи. Но первые харюза, как посвящение во взрослую жизнь, в секреты северного житья. Сурниху, с её богатыми стерлядью ямами, вспоминал лишь по романам Виктора Астафьева. Гордился землячеством нашим. Да широкие плёсы Енисейские на закате, когда можно катер вести по солнечной дорожке прямиком на север. Ведь и солнце наше не садится, а только купается в свинцовых водах в эту пору.

Чёрный жук усач попытался заползти от меня в расщелинку почерневшего бревна нашей избы. Мы ловили их и заставляли откусывать себе длинные усы, загибая их в ротовые клещи за то, что иногда «стригуны» запутывались в наших волосах. Дядя Саша в очередной раз постриг меня и Серьгу под машинку и жуки нам были уже не страшны, да и ловить их было не интересно. Избы в деревни все были старыми, брёвна срубов почернели, иногда проходили длинными узкими трещинами, но жуки им были не страшны тоже. Сибирская изба всегда рубилась из сосны и лиственницы, смола не давала проникать личинкам внутрь, а высыхая, такие срубы становились плотными как кость. Как только рубили новый дом, он сразу попадал под внимание всей детворы, мы любили там играть, но из кругляка строили всё реже и реже. Появлялись леспромхозы, лес пилился на пилорамах, из бруса строить сподручнее. Последний рубленый дом на моих глазах был председателю колхоза, приезжему молодому татарину Рафику. Он был не местным, хоть и енисейским, мужики его уважали, но вся деревня называла просто Рафик.