Павел Николаев - Есенин, его жёны и одалиски

Тут я разозлился. Он не давил сейчас меня своим присутствием – этот человек. Я не видел его и не боялся. Пусть швырнёт трубку, а я с первым же поездом уеду в Ленинград. И вообще всё было кончено, кончено навсегда. Я заявил, что сценарий дрянь, что вся затея – халтура, что нынешний просмотр – логическое завершение нелепого замысла. Потом я выдохся и замолчал. С меня лил пот.

– А ещё что?

– Ничего, – буркнул я. – Посплю и уеду.

И тут Мейерхольд сыграл спектакль. Но боже, как это было грандиозно, этот удивительный театр для троих в седьмом часу утра. Третьей была Зинаида Николаевна Райх. Держа трубку у рта, так, чтобы я всё слышал, он сказал Райх с непередаваемой интонацией отчаяния:

– Понимаешь, ему, оказывается, не понравился сценарий с самого начала. Но он не решился мне об этом сказать.

Наступила пауза. И вновь я услышал голос Мейерхольда.

– Произошло трагическое насилие над его творческой индивидуальностью. Ты только вникни в эту бездну, Зина, пойми эту трусость заячьей молодости, это отсутствие собственного мнения, это…

– Не так! – заорал я.

Но он не слышал. Он говорил:

– А теперь мы пропали. Мы не получим пьесу о том, что так нас с тобой радовало в его книге, зритель не увидит этих немецких безработных инженеров, не увидит смерть Нунбаха, не увидит…

Спектакль продолжался долго. К концу его я почувствовал себя виноватым во всём.

– Выспись! – сказал Мейерхольд. – Завтра начнём всё с самого начала.

Сердце моё билось. Мы с тобой! Я с самим Мейерхольдом!»

Райх безоговорочно поддерживала Всеволода Эмильевича в борьбе за своё право на самобытность, за новые пути в развитии любимого детища – ГОСТИМа. Зинаида Николаевна решилась, казалось бы, на невозможное – написала отчаянное и дерзкое письмо Сталину: «Я с Вами всё время спорю в своей голове. Всё время доказываю Вашу неправоту в искусстве. Я в нём живу больше 20 лет; Толстой (простите, что, почти как Хлестаков, я говорю – “и я”) писал статью об искусстве 15 лет; Вы были заняты не тем (искусство – надстройка) и правы по тому закону, который Вы себе поставили…»

…Интересная и насыщенная «другая жизнь» Зинаиды Николаевны Райх была прервана закрытием Государственного театра имени Мейерхольда и арестом его основателя и руководителя. А затем кому-то потребовалось лишить её жизни (вопрос тёмный и нерешённый до сего дня). Словом, сознательная жизнь красивой и неординарной женщины началась с драмы (С. Есенин) и закончилась трагедией, что в общемто было характерно для второй половины 1930-х годов: нет человека – и проблемы нет для властей предержащих.

«Ты одного его любишь».С отъезда жены в Орёл Есенин не видел её почти год. Не удивительно, что в марте 1919 года он загулял. Его избранницей была Екатерина Эйгес, женщина 29 лет. Но выглядела она значительно моложе, и, как говорится, всё было при ней: брюнетка, маленькие красивые руки, чётко очерченная фигура, плавная походка.

Катя происходила из еврейской семьи, но никаких еврейских традиций в её быту не было. Её отец, земский врач Р.М. Эйгес, за участие в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов получил чин действительного статского советника. Мать хорошо знала немецкий язык; в её переводе неоднократно выходили «Страдания юного Вертера» Гёте. Старший брат Кати был композитором, другой – живописцем.

Эйгес, десятый ребёнок в семье, ещё до революции окончила математический факультет Московского университета, но свою жизнь связала с поэзией. Училась на Высших литературно-художественных курсах и работала в библиотеке НКВД. Жила Катя в гостинице «Люкс», приспособленной под общежитие Народного комиссариата внутренних дел. В её распоряжении были большая светлая комната, стол и телефон.

Екатерина Эйгес

– В начале весны, – вспоминала Катя, – я отнесла свою тетрадь со стихами в Президиум Союза поэтов. Там за столом сидел Шершеневич, а на диване в свободных позах расположились Есенин, Кусиков, Грузинов. Все они подошли ко мне, знакомились, спросили адрес.

О Сергее Александровиче Эйгес кое-что знала:

– Однажды по дороге со службы я увидела в окне книжного магазина книжечку стихов Есенина «Голубень». Я купила её и сразу почувствовала весь аромат есенинских стихов.

После официального знакомства поэт не замедлил предстать перед Катей в её личных апартаментах: