Луис Броули - Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

Практически каждый день Юджи проверял, остался ли еще на месте этот «Юджи», и каждый день приходил к разным выводам. Тема известная, но сейчас он был сфокусирован на ней очень мощно. Ничего из того, что он говорил, не противоречило его основной идее. На самом деле по мере приближения к смерти его больше всего занимала возможность передать особенности своего состояния без искажений.

– Это – функциональное существо, а вы все – идейные существа!

Он заставлял Преподобного повторять эту строчку целый день. В записи, сделанной в 1969 году, он говорил то же самое слово в слово. С момента «катастрофы» он подчеркивал эту мысль постоянно. Кто-нибудь «понял» это? Если да, никто из нас не был бы в состоянии сказать. Значение этих слов еще продолжало раскрываться.

Я вышел к Чандрасекару в сад. В это время я перечитывал его «Stopped in our tracks», и мы поговорили о том, насколько удручают бесконечные навязчивые мысли. В моей жизни они вмешиваются во все, даже в такие времена, как сейчас. Я спросил, что будет с телом Юджи, когда он умрет. Он спросил меня, возможно ли будет кремировать его тело в Италии. Я понятия не имел.

Вечером 11 марта я предположил, что меня могут освободить от обязанностей ночной сиделки. Юджи не мочился в течение всего дня. Зачем я тогда был нужен? Он мог выбрать кого-нибудь другого, кто бы сидел рядом с ним, раз уж он все равно не двигался. Но как только все разошлись, он пописал и снова выпил воды. Он противоречил не только своим словам, но и делам, уничтожая саму необходимость каких-либо логичных выводов.

Снова и снова он доказывал, что жизнь – это что-то, что понять невозможно.

Было очень важно слышать все это. Я оценил постоянные повторения позже, оказавшись в мире, где так легко было отвлечься на обычную ерунду.

Он дал сигнал Махешу вернуться. В тот вечер он сказал, что ждет Махеша утром послезавтра, и когда Махеш приедет, я уйду.

– У тебя осталось всего два дня, парень! – сказал он мне. – А затем я скажу «гуд-бай».

Почти ровно пять лет я провел рядом с ним, а теперь мне были готовы подписать увольнительную. Я не знал, что сказать. Последние несколько недель почти лишили меня чувствительности. Он не шутил. Предшествовавшие этому окончательному заявлению дни я старался избегать его комнаты и работал на новом компьютере. Я уже больше не мог сидеть неподвижно.

Что, черт возьми, мне теперь делать?

Я думал только о том, что мне нужно вылечить зуб. По крайней мере, я мог заняться этим в Гштааде. Было ощущение, что Юджи полностью стер мой жесткий диск, отвечающий за мышление. Я был совершенно растерян. Йогиня позвонила своему отцу, и тот пообещал помочь ей найти работу в правительстве. Она плакала.

Со всех концов земли звонили друзья. Когда позвонил учитель йоги Дешикачар, у Юджи не было сил, чтобы поднять трубку. Я передал Юджи его благодарность за отменные обеды, которыми тот раньше кормил его в Гштааде.

Он тихо лежал на диване и почти все время молчал. Если он и говорил, то речь его была короткой и отрывистой: он описывал, как дыхание перекрывается «механизмом блокировки», когда он пытается что-либо сказать. Посидев и поговорив около пяти минут, он снова заваливался на диван.

Гуха заметил, что со времени его приезда угол подушки, поддерживающей голову, становился все меньше и меньше.

Утром он поел немного рисовых хлопьев и выпил воды, сказав, что этого достаточно, чтобы продержаться до того момента, пока приедет Махеш. День был спокойным. Я подумал о том, что в ветреный день держаться за тело ему было трудно. Он был барометром, реагирующим на погоду и людей. В тихий день он был тихим. Все молчали, ждали и пристально наблюдали за ним. Это было наблюдение за умирающим. Больше никто не говорил о выздоровлении. Поскольку Мурти был все еще там, я помог ему встать и сделать несколько шагов по комнате. В течение минуты он пытался изобразить что-то вроде небольшого танца, а затем сделал мне знак отпустить его и снова завалился на диван. Народ зааплодировал, но обмануть кого-либо было невозможно.

Конец явно маячил на горизонте. Я больше не мог выносить скорбный вид и печальные взгляды присутствующих. У меня было ощущение, что мы дышим ему в затылок. Казалось, его это не волновало, но я хорошо помнил его желание умереть в пещере в одиночестве, а не в комнате, полной людей, неотрывно глядящих на него грустными глазами. Было тяжело и не хотелось думать, что все может закончиться вот так.