Array Ана Ховская - Жизнь в цвете хаки. Анна и Федор

– Да я сразу заметил, что у тебя маленькие ручки, такими и можно заниматься тонкой работой. Жаль, что столько времени ты пробыла там, у немцев. И в лагере, и у тех… какими бы они ни были добрыми, вы все равно были у них рабами. Хорошо, хоть не издевались.

– Это верно ты заметил – мы были рабами. Я так по дому скучала, господи… Хотя знала, что там ничего прежнего не осталось… Особенно, когда расстреливали мужиков и пацанов, от ужаса не знали, куда деться… Полицаи заставляли женщин закапывать траншею, куда сбрасывали всех расстрелянных… Там, может, еще и живые были… Что я могу вспомнить о своей жизни: одни ужасы… Без матери, без отца, без защиты… Деться было некуда… Как только выдержала, не знаю… До сих пор кошмары снятся…

Они молча стояли рядом, после таких откровений Федор жалел девушку, не знал, как сказать ей об этом, переживая услышанное. Аня немного погодя спросила его:

– А ты… ты боялся на фронте? Разве не было страшно, когда воевал? Был в окопах? Видел фашистов? Убивал их?

– Знаешь, всякое было: и убивал, и рад был, что сам в передрягах живым остался, даже ни ранен не был, ни контужен… И тоже скучал по дому… Страшно, конечно, особенно когда самолеты сбрасывали бомбы на окопы, когда танки шли на нас… Кто ж не боялся – хотел бы я видеть такого человека… Все хотели остаться в живых…

– Я тоже очень боялась, когда самолеты бомбили… А когда бомбили уже Германию, было ужасно попасть под бомбы своих… Это страшнее всего: пережить все и погибнуть от наших… Но усадьба почти не пострадала, когда наши пришли, немцы-хозяева уехали раньше… с чемоданами, с вещами. Нас не трогали, не прогоняли, хозяйка пришла к нам в мастерскую, через переводчика благодарила за работу, сказала, что всю одежду, которую мы себе шили и носили, можно оставить себе. Еще раньше выделила каждой по чемодану, чтобы можно уложить все… и уехала… Мы оставались там одни, потом военные нас допросили, записали, откуда мы, сколько были там, как попали в услужение. Мы же говорили все одинаково, сомнений не было у начальства. Оставили в усадьбе под конвоем наших. Мы так называли – под конвоем. Продукты были, готовили для себя и для солдат. Радовались освобождению, но тревожились за будущее. Солдаты веселые были, тоже рады, как ты говоришь, что живы остались после той мясорубки. Всем жить хотелось… Потом нас всех привезли в комендатуру, в Кессельдорф, позже, не сразу распределили на поезда, которые шли из Германии в Россию, в другие места. Не знаю, куда все поехали, а я через Раву-Русскую попала домой, в свое село, в Раевку… Пока ехали по разным станциям, с пересадками, с ожиданиями на вокзалах, это было уже в начале сентября 45-го года. Так долго мы там ждали отправки, работали при комендатуре: убирали, кушать готовили… Боялись, что недобитые фашисты могли нагрянуть, нас охраняли там. Вот и обидно, что другие не видели тех ужасов, а ведут себя так, что жить не хочется: унижают, оскорбляют…

– Ань, так кто тебя обижает? Отец? Мачеха? Кто? Скажи… Ты сама не своя… Задумала отсюда сбежать, уехать. Да кто они такие, чтобы так измываться!

– Не надо об этом, ладно? Это не отец и не мачеха – они-то как раз поддерживают, защищают. Не все люди одинаковы… А расскажи о своем детстве?– уходя от прямого ответа, перевела разговор девушка.

– Да вроде нечего особенно и рассказывать… Пацанами шкодили, как и все… Сейчас вот смешно об этом вспоминать. И в сады забирались, и в палисадниках обносили клубнику, ягоды. И на рыбалку ходили, и в горах купались в ледяной речке… И еще я помню, как строили наш дом из самана. Саман делали обычно всем миром, выкапывали за огородами большие ямы, выбирали оттуда глину, замешивали ее с соломой, закладывали в формы и сушили… Еще мал совсем был, отца почти не помню… Он умер рано… Я же здесь вырос, в других местах был только на фронте. Когда школу окончил, после седьмого класса в районе стал учиться на механика, потом армия, а тут война. Тоже практически ничего не видел: пришлось воевать, и смерть за мной по пятам ходила, и других убивал… и разрушенные города и села в тоску вгоняли… Побывал в таких переделках, тоже рад, что жив остался… Давай уже не будем о войне говорить: что было, то прошло. Мы живем, будем радоваться этому… Я снова тебя спрашиваю: подумала ты о моем предложении?

– Никак не пойму, Федя: ты серьезно об этом говоришь или смеешься надо мной? Как мне верить тебе? Хотя, кажется, ты меня не обманывал, но как знать, где правда? Почему-то я в сомнениях… Пока не уверена, что мы будем вместе… Где жить-то станем: у вас домик малюсенький, даже меньше нашего. Не знаю, где вы там все помещаетесь, но, чувствую, что мне там места не будет… Буду, как на иголках, жить…