Генрих Сечкин - На грани отчаяния

- Я не понимаю. Пиши цифрами на бумаге.

Кажется она поняла меня. Взяв бумагу - пишет: $1-85.

- Но-оу! - гневно восклицаю я. - Давай следующий!

Сортов хлеба очень много. Народу - ни одного человека. За полчаса мы с продавщицей миновали уже значительную часть прилавка. Я не увидел, а скорее почувствовал на себе заинтересованный взгляд. Спустившись со второго этажа, в дверях стоял владелец магазина и внимательно наблюдал за нашими потугами. Подождав еще немного, он подошел ко мне, и по его жестикуляции я понял, что он интересуется, откуда я приехал.

- Рашен! - объяснил я. - Москоу!

И тут началось такое, что заставило ужасно пожалеть об отсутствии у меня видеокамеры. Это были бы уникальные кадры. Зрачки глаз хозяина магазина сузились, как будто он взглянул на яркий свет. На глаза навернулись слезы.

- О, рашен, рашен! - заорал он и стал падать в обморок. Мне пришлось подхватить его за плечи, чтобы он не разбил себе голову о кафельный пол.

Придя в себя, хозяин бросился к прилавку, схватил два самых дорогих итальянских батона и стал совать мне их в руки, жестами поясняя, что никаких денег он с меня не возьмет. Одновременно он объяснял продавщице, что, когда этот «рашен» будет приходить в булочную, она должна давать ему самый лучший хлеб и никогда не брать с него плату.

Только много позже мне удалось узнать, что при своем безразличном отношении к чужим судьбам (прохожие могут идти мимо умирающего человека, и никто не остановится, чтобы помочь) американцы необычайно сентиментальны, ужасно жалеют русских, живущих в России. Нью-йоркские газеты без конца печатают статьи об их безрадостной, нищенской жизни. Помнится, мне один из приятелей читал статью о посещении в самом начале перестройки американским корреспондентом Тишинского рынка в Москве.

«На грязном снегу шеренгой безучастно стоят оборванные, поникшие люди. Мороз крепчает. Что же делают они здесь в такую стужу? Вот старик с трясущимися руками и длинной седой бородой. В руке он держит висячий замок, который рассчитывает продать, чтобы купить для себя краюху хлеба. Правда, замок без ключа. Но все равно в глазах старика теплится надежда. Рядом старушка на костылях демонстрирует проходящим алюминиевый чайник с отломанным носиком. Несколько поодаль стоит молодая мама с девочкой четырех-пяти лет. Мама продает собачий ошейник, а девочка умоляющим взглядом провожает каждого проходящего мимо. Она ужасно замерзла и не дождется, чтобы кто-нибудь наконец купил ошейник и можно было бы уйти с этого обжигающего мороза домой.

- А где же собака от ошейника? - заинтересовался здоровый, с обветренным лицом, похожий на северянина мужчина.

- Бобик очень много ел колбасы, и доктор сделал ему укольчик, - принялась объяснять малютка. - Теперь он сладко спит.

- Покупаю! - пробасил здоровяк.

- У вас что, собака есть? - вмешался корреспондент.

- Нет собаки. Девочку жалко…»

Вот такие очерки читают американцы в своих газетах и, услышав слово «Рашен», заливаются слезами.

О, Амэрыка!

Большое впечатление произвело на меня общение с органами социальной защиты населения. Как-то баба Люся в очередной раз разболелась и попросила меня получить за нее пенсию. Придя по указанному адресу, я увидел грязнущее помещение, в котором стоял один деревянный стол, никакого намека на сидячие места и втиснувшуюся в этот отвратительный сарай толпу наших соотечественников.

За перегородкой в стеклянном окошке красовалась черная физиономия служащей, которая должна была выдавать квитанции, принимать их обратно заполненными и после этого выдавать пособие. На столе стояла чернильница-непроливашка. Такими наши школьники пользовались после Великой Отечественной войны. Рядом лежала деревянная ручка с 96-м металлическим пером того же времени. На ручке имелся круговой надрез, за который она была привязана пеньковой веревкой. Другой конец веревки был прибит громадным гвоздем к торцу стола. Веревка была довольно короткой и не давала возможности заполнять документы в любой точке стола. Поэтому вокруг происходило постоянное движение. Зато очередь к окошку стояла неподвижно. Молодая негритянка, засунув указательный палец в ноздрю до второй фаланги и тщательно изымая содержимое черного носа, абсолютно не обращала внимания на изнывавшую возле ее окошка публику.

- Ну, что вы делаете? Разве не видите, что люди стоят? - начала волноваться очередь.

- Я думаю, - глубокомысленно отвечала женщина, не прерывая своего гигиенического занятия.