Вячеслав Элеш - Записки подпольщика

На несколько десятков деревень была одна больница и при ней врач и фельдшер. Больной, так и не дождавшись медицинской помощи, умирал.

Но более трудные дни для чувашей наступали осенью, когда надо было платить налоги. Срок этот приурочивался ко времени уборки скудного урожая хлебов и овощей и сбора хмеля. Народ готовился к этому, как к величайшему бедствию, торопливо тащили на базар последний кусок домотканого холста, последнего поросенка, петухов и все, что можно было продать.

Налоги и подати были высоки. Были подати государственные, были земские, были и церковные. Все они почему-то из года в год росли. Собирал налоги староста. С понятыми он ходил по дворам. Но не все могли платить. Тогда приезжали в деревню волостной писарь и старшина, а с ними и становой — добирать недоимки. Пороли.

Вот так я рос среди песен и радостей, болезней и слез. Когда повзрослел, исполнилось мне десять лет, пошел я учиться в церковно-приходскую школу, в деревню Щамалы. Все было интересно в школе, но самое примечательное для меня было то, что там зародилась у меня мечта. Она, эта мечта, и привела меня в 1904 году в Бичуринское 2-классное училище. Здесь застали меня события 1905 года.

Помню декабрьский солнечный морозный воскресный день; помню глубокий, отдающий синевой снег на улицах. В селе Бичурине небывалое оживление. У волостного правления огромная толпа — собрались крестьяне со всей волости. Здесь же и ученики. Шум, разговоры, смех. Вот неожиданно наступила тишина: стоя на облучке кошевы, начал говорить, обращаясь к народу, кто-то в форменной фуражке и шинели с башлыком. Это был студент Казанского университета Николаев. Он говорил тогда о том, что чуваши мрут от голода, слепнут от трахомы, что народ держат в темноте, давят налогами.

Толпа слушала неслыханно смелую речь. Каждое слово падало на благодатную почву. Это понятно: чуваши ненавидели царский режим и полицейский произвол. Налоги и разные земские сборы ложились на крестьян тяжелым бременем. Малоземелье и низкая урожайность постоянно держали народ на крайней степени голода и нищеты.

На призыв Николаева захватить власть в руки крестьян народ ответил быстрыми действиями. Были арестованы волостной старшина, писарь и урядник. Создан временный волостной комитет.

Однако народная власть просуществовала недолго. На третий день в село прибыл становой пристав с ротой солдат. Несколько человек было арестовано, а на жителей в наказание было возложено содержание прибывшей роты солдат. Село будто вымерло. Появились в нем урядник, жандармы...

Разрозненные восстания крестьян происходили и в других волостях Чебоксарского уезда, но эти восстания, не получив широкого развития, быстро подавлялись.

... Окончив в 1906 году 2-классное училище, я решил продолжить образование. Была заветная мечта стать капитаном.

Я знал, что 20 октября приемные экзамены в Казанском речном училище. Решил попытать счастья. «А если не попаду, — думал я, — останусь в городе. Подыщу работу».

Посоветовался со старшим братом Никитой. Он одобрил и дал на дорогу серебряный рубль. С этим рублем 19 октября 1906 года на пристани Звениговский Затон я сел на пароход. Спросил кассира:

— Сколько стоит билет до Казани?

— Рубль!

Что делать? Купить билет и остаться без денег? Решил на пристани в Козловке сойти. Оттуда до нашей деревни 12 километров. Но, к несчастью или счастью, пароход не остановился в Козловке. Я продолжал ехать без билета и все время думал, что делать.

Пока я переживал и думал, наступила ночь, пароход приближался к Казани. Пароход в Морквашах стоял всю ночь, грузился мукой.

Вот и Усть-Казанская пристань. Здесь тоже дебаркадеры убраны. Пароход пристал, приткнувшись к берегу носом. Я наблюдал, как матросы подали швартовы (чалка — по-волжски) и стали подтягивать корму. Наблюдал, и у меня зрела мысль: как только корма парохода подтянется ближе к берегу, разбегусь и выпрыгну на берег. Я так и сделал. Прыжок мой был достоин рекорда.

... В речном училище швейцар принял меня за нищего. Он сказал:

— Нищим не подают. Здесь училище.

На мне был весь в заплатах полушубок, грязная солдатская шапка, на ногах лапти, за плечами котомка.

— Я не нищий, пришел учиться, — ответил я.

Оказалось, что экзамены уже прошли, но швейцар все же доложил обо мне начальнику.

Через несколько минут в прихожую, она же и приемная, вошел внушительного вида рослый морской офицер. Я заметил пышные светлые усы на морщинистом продолговатом лице и толстые губы. Серые, чуть навыкате глаза смотрели, как мне показалось, строго. Это был начальник училища Михаил Васильевич Черепанов.