Лариса Богораз - Сны памяти

Тете Елена умерла в конце 70-х, в доме для престарелых большевиков. Туда она перебралась по собственной воле, не желая ни в чем зависеть от своих родственников, всех поголовно «антисоветчиков», от восьмидесятилетнего брата («Пойди, пойди, донеси на меня, что я антисоветчик», — говорил ей мой отец) до восьмилетнего правнучатого племянника Миши.

Сына Сулимовых, моего двоюродного брата Вовку, фронтовика, арестовали году в 44-м по «делу детей врагов народа», об этом деле рассказано в 1-м выпуске исторического альманаха «Память» (1978 г.). Вовка погиб в лагере. Но тетя Елена до конца своих дней знать не хотела об этом и предпочитала считать, что Вовка погиб на фронте.

Впрочем, о Вовкином аресте и гибели в лагере я знаю только из рассказов Петра Якира, который, вроде бы, сидел в соседней с ним камере. Вот так я и нашла его подельщиков: киносценаристов Юлия Дунского и Валерия Фрида, физика Михаила Левина и адвоката Марка Когана, с которым дружна до сих пор. Миша Левин написал очерк о «деле детей врагов народа» в том числе и о Вовке Сулимове, этот очерк был опубликован, как я уже сказала, в 1-м выпуске самиздатского исторического альманаха «Память». А после выхода альманаха, помнится, в «Русской мысли» появилась небольшая разоблачительная заметка, в которой говорилось, что Вовка Сулимов — вовсе не таков, каким его изобразил Миша Левин, и его мать звали не Елена Николаевна, и жили они вовсе не в том переулке. Так что Бог его знает, о ком этот очерк, но, по моему, это не суть как важно: один Вовка Сулимов погиб на фронте, другой умер в советских лагерях, а который из них был моим братом — какое это имеет значение?

А там, кто знает, может быть, у Данилы Егорыча была еще одна жена и еще один сын Вовка — в те времена это было модное имя для детей крупных советских и партийных работников.

Тетя Елена держалась с нами несколько отчужденно, я сказала бы, немного свысока.

Нет, пожалуй, эти слова несправедливы по отношению к тете Елене. То, что я считала высокомерием, связанным с более высоким социальным статусом их семьи, наверное, объяснялось просто несоответствием идейных критериев старой революционерки Елены Николаевны и маминой родни, сохранявшей свои «мещанские» деревенские представления о «богатой» жизни.

Так или иначе, Данила Егорович и тетя Елена никогда не приходили к нам в дом, а, проезжая в Крым через Харьков, приглашали папу к себе в литерный вагон, специально для этого отцеплявшийся от состава. Все-таки Сулимовы принадлежали к высшим эшелонам власти, т. е. оставались до некоторой степени чужими для нас. А отчасти, может быть, просто сухостью ее характера. Тетя Елена, дарила мне иногда кое-какие подарки, привозила детские книжки с яркими иллюстрациями (Русские народные сказки, сказки Пушкина), подарила прикроватный коврик — вышивку-аппликацию: «Красная шапочка и серый волк». Этот коврик ей самой подарили работницы какой-то фабрики. Да и к себе на правительственную дачу приглашала меня «для поправки здоровья».

У папы с Данилой Егорычем были дружеские отношения, оба относились друг к другу с большим уважением. У них бывали откровенные, доверительные разговоры даже тогда, когда папа был уже в опале. Их последний разговор происходил где-то зимой 36-го года, т. е., за 2–3 месяца до папиного ареста и, может быть, за год до гибели Сулимова. Папа тогда был уже исключен из партии и уволен с работы — это были однозначные приметы скорого ареста. Мама и тетя Этя настояли, чтобы он в поисках помощи и справедливости съездил к родственнику — большому начальнику. Незадолго до своей смерти папа рассказывал, как происходила эта встреча. Сулимов от нее не отказался, но разговаривал по возможности конспиративно: полушепотом, в каком-то потаенном уголке квартиры — чуть ли не в коридоре за вешалкой; и не впрямую, а в основном намеками. Сулимов будто бы говорил папе: «Иосиф, ничего не надо предпринимать, не суетись, помочь тебе я ничем не могу, да и никто не может. Ты что, не видишь, не понимаешь, что происходит?! Чем меньше движений, тем лучше для тебя».

Кто знает, что значили эти загадочные слова?

Что касается тети Елены, то, оказавшись в тюрьме, она стала прикидывать, в чем же она и Сулимов могут быть виноваты перед родной партией. И сообразила! По ее соображению, они виноваты в том, что в выходные дни играли в карты. В преферанс! А это ведь буржуазная игра! Вот и правильно их, обуржуазившихся, посадили. В камере у нее бывали галлюцинации — она была уверена, что видит абсолютно реальные картины. Вот однажды она в камере слышит голос: «Елена, сейчас Сулимова поведут на расстрел». Она влезла на решетку в камере и стала кричать во двор, где, как ей почудилось, ведут какую-то смутную фигуру. И она стала кричать: «Сулимов! Умирай честно — с именем Сталина!» Рассказывая мне этот эпизод, тетя Елена уверяла меня, что потом ей стало известно, что Сулимов погиб именно в этот день и в этот час: мол, его сокамерники ей потом говорили, что его как раз в это время вызвали на допрос, и с допроса он уже не вернулся.