Нина Левина - Дзюдо и кино

— Это же антисоветчина чистой воды! Между тем Рашеев настаивает, чтобы это снимать!

На что директор мне спокойно ответил:

— Серёжа, не надо так нервничать. Ты забыл о существовании монтажного цеха и ножниц? Пусть снимает. Потом всё вырежем.

Но не так-то просто было успокоить вашего покорного слугу — фанатичного коммуниста, и я решил действовать самостоятельно.

В то время специальным решением Министерства Обороны СССР по заданию ЦК был создан кавалерийский полк для нужд кинематографа. Из этого полка мы брали лошадей для съёмок. К нам приехал командир полка, я ему доверительно сообщил об этом антисоветском эпизоде и попросил его мягко отказать режиссёру в покраске коня. Мол, у нас в полку очень дорогие валютные коняки, они требуют к себе особого отношения, и красить их какой-либо краской категорически нельзя. Обо всём вроде бы договорились, а через несколько дней ко мне ворвался красный от негодования Рашеев и закричал:

— Это ваша работа! Это вы мне палки в колёса вставляете!

Я в полном недоумении пожал плечами:

— Николай, я ничего не понимаю! В чём я виноват?

— Это вы подговорили командира кавалерийского полка! Он отказывается давать мне коня для покраски! Мало того — он на меня накричал! Обвинил меня в антисоветчине и заявил, что выдаст мне ведро красной краски, чтоб я сам себе все места покрасил, какие захочу! А своих коней он красить не позволит!

Я, конечно, бегом к командиру полка:

— Ну как же так! Что ж вы меня так подставили? Я просил мягенько режиссёру отказать, а вы ему всё вывалили напрямую…

На что он ответил, потрясая кулаками:

— Я — коммунист, и вы — коммунист! Я с этими подрывными элементами панькаться не собираюсь!

Вот так, благодаря прямолинейному командиру кавалерийского полка, нашим монтажницам не пришлось ничего вырезать.

В общем, картину мы сдали вовремя. Старик Смолич, правда, немного не дожил до этого момента, но коммунисты Канады были довольны, и в Москве тоже все были счастливы — не опозорились перед канадскими товарищами.

В самом конце съёмок армия выставила мне счёт на триста тысяч рублей. А из всей сметы у меня оставалось только тридцать тысяч. Я взял счёт, сделал «возмущённое» лицо и отправился к Городецкому.

— Вот, полюбуйтесь, какой счёт мне выставил ваш зам по тылу! — Я показал генералу смету. — Какие триста тысяч? У меня есть всего тридцать!

Городецкий при мне набрал номер своего зама, включил громкую связь, чтоб мне было слышно, и задал вопрос:

— Генерал-майор! Ты хочешь быть генерал-лейтенантом?

— Так точно, хочу! — ответил ему заместитель.

— Так что же за счёт ты прислал Цыганкову? Какие триста тысяч? Ты что, не догадался разделить на десять?

В ответ повисла пауза…

— Так я вообще-то в десять раз и уменьшил… — после паузы ответил заместитель.

Городецкий повернулся ко мне:

— Ты слыхал? Тебе уже счёт уменьшили в десять раз.

А я невозмутимо посмотрел ему в глаза и ответил:

— Да неважно во сколько раз уменьшили. У меня есть всего тридцать тысяч. И всё! Понимаете?

— Твою дивизию… Ну ты даёшь! — генерал аж крякнул от моей наглости, а потом продолжил для своего зама: — Слыхал? У него есть только тридцать тысяч! Пиши — тридцать тысяч!

В общем, благодаря нашей доблестной Советской Армии, мне удалось круто сэкономить. Прошу заметить, не в собственный карман, а на благо Родины. Сейчас, к сожалению, это выглядело бы верхом глупости. В приподнятом настроении, с документами о вовремя сданном фильме, я отправился к Председателю Госкино Украины Большаку за обещанной премией для съёмочной группы и за повышением для себя.

— Да? Я обещал премию в размере пять тысяч рублей? — с удивлением посмотрел на меня Большак.

— Обещали! — утвердительно кивнул я. — В присутствии Секретаря парткома.

— Интере-е-есно! — протянул Большак и по телефону вызвал к себе Секретаря.

— Тут товарищ Цыганков утверждает, что я в вашем присутствии обещал его съёмочной группе премию в размере пяти тысяч рублей. Что вы думаете по этому поводу?

— А что тут думать? — пожал плечами Секретарь. — Влепить ему выговор или строгий выговор за дерзость, на ваш выбор.

— Тебе всё понятно? — спросил у меня Председатель Госкино.

— Всё, — ответил я. — Можно я пойду?

— Иди, — милостиво отпустил меня Большак без выговора и без премии.

Но директором объединения «Юность» меня всё-таки назначил. Карьерный рост продолжался.