Вячеслав Тюев - Голос из толпы. Дневниковые записи

Мы с Германом походили по школе, зашли в буфет, но, увы, там даже лимонаду нет.

А школа изменилась. Какой стал спортзал! Среди школьников есть даже чемпион СССР. Есть свой радиоузел. Висят программы радиопередач на переменах, концерт по заявкам. В коридоре на первом этаже, где начальные классы, вдоль стен поставлены шахматные столики, маленькие грифельные доски.

Но вот радио перестало наигрывать танцы. Объявили: все – в актовый зал на торжественное собрание.

В этот момент пришел Бродский, мы сели с ним вместе, разговорились. Выбирают президиум из учителей, выпускников – по одному от каждого выпуска. Из нас двоих в президиум выбрали Бродского, ему нужно будет толкать речь. Я краснею, чувствую себя уязвленным. Бродского (какого-то!) предпочли мне? По чьей же из учителей указке?

Выступает с краткой речью Макс: мол, решено проводить такие встречи по первым субботам февраля, мол, в первую такую встречу они собрались в пионерской комнате, а теперь вон сколько собралось, через два года и того больше будет, ибо сейчас в школе два десятых класса и четыре восьмых, так что в будущем и этого зала не хватит.

Во время его выступления приходят наши – Александров, Макаров, Сметанин, Мишка Новиков и другие.

Увидев, что наши пришли и сели невдалеке, я смутился, не стал глядеть в их сторону: встретимся-де после доклада (а тотчас пересесть к ним не догадался). Они меня увидели, зашептались, я обернулся, и они позвали меня к себе.

Первые двое, выступавшие от имени выпускников, блеснули иностранными словечками: Воронов – абитуриенты, Бродский – интеллектуальный. Последние двое не блеснули: они еще молоденькие студенты.

Ребята изменились, конечно.

Александров 35. Внешний вид – профессор. Он готовится им стать. Привычки тоже профессорские: горбится, костюм широкий и длинный; когда Александров сидит, застегнута лишь нижняя пуговица пиджака; сгорбился, а голова – прямо, подвижные руки – вниз. По-профессорски держится, говорит бойко, быстро, пересыпая речь острыми словечками; лицо полное, начинает заплывать жиром, белые, почти незаметные усики, лоб узкий, но голова большая, сплюснутая с боков, как у лошади; черные блестящие с пробором волосы. Даже в его шутках сказывается жизненная его цель. «Когда вы пополнеете?» – обращается Варвара к Сметанину. Александров смеется: «Когда кафедру получит».

Сметанин. Мешковат, робок и все время ходит красный; с неловкими, резкими движениями. Но тоже не совсем студент. Это кандидат наук, причем вечный.

Мишка Новиков. Пополнел. Вечно хохмит. Весело встречается с такими же, как он, донжуанами из третьего-четвертого выпусков. Завидя его, они радостно здороваются с ним. Он же здоровается с несколько пренебрежительным оттенком. Со своей неизменной Тамарой, видно, на ножах – тихо поругиваются. Он что-то сказал ей, она передернула плечами: «Если ты еще хоть слово скажешь, я встану и уйду». Как пришел, сразу стал перебрасываться шутками с Александровым, но потом вместе с Нелепецом ударился в танцы. У них девочки те же, что и три года назад. Он и Нелепец курили очень дорогие папиросы, наверняка специально, для шику купленные (целый портсигар).

Ваня Макаров. В его облике нечто Рудинское 36. Прежде всего, когда начал выступать, сказал так: «Дорогие друзья мои» (среди нас, его однокашников, смешок). Непринужденно облокотился на трибуну, потом выпрямился, заложив длинную руку за спину, потом… нервические такие движения.

Он по-прежнему часто трогает пальцами свой нос. Стоит, разговаривает (любит прохаживаться, разговаривая), заложив руку за руку. А то было и так. Прислонился к стене, молчит, слушает, скрестив руки на груди, и голова склонена набок, глядит в пол. Ну прямо Чайльд-Гарольд 37! И в то же время в нем прорывается много детского: вдруг схватит обеими руками за плечи и начнет возбужденно: «Ой, Славка!» В разговорах, которые, видимо, его не интересуют, поддакивает с ученым видом знатока, лицо при этом серьезное, сморщенное. Верит многим наивным шуткам и с убеждением о них повествует.

Ходили по коридору я, Ваня, Сметанин, Герман. Встретились опять с завучем.

– Да и вы шалили! – сказала она. – Это возраст такой. Все шалят, а мы, как можем, сдерживаем эту шалость в нормальных рамках.

Она же сказала: теперь в школе два десятых класса, сорок человек, а в первый выпуск был один класс, 16 человек, во втором (нашем) – 18, в третьем – 20. Жить стало лучше, вот и идут учиться в старшие классы.

Подошел физкультурник: