Олег Рогозовский: Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда

Мои предки мужского пола перешли в мир иной рано, когда им было меньше лет, чем мне, когда я начал писать эту книгу. Еще одна аномалия случится, если я эти заметки успею закончить, учитывая мою крайнюю нелюбовь к «писательству».

Из «гариков» [5]известно, что евреев очень мало на планете, но одного еврея очень много. Со мной было по-другому. Евреем по Галахе я не являюсь (меня мало), но так как евреев в СССР было «очень много» (в науке и в искусстве особенно), то после окончания вуза меня на работу по специальности «процессы управления» никуда не брали. Наконец я попал в ящик [6](почти случайно, благодаря участию в туристском походе по реке Чуне на Кольском полуострове). На некоторое время я мог бы забыть, что я еврей [7]. В ящике была призрачная возможность вырасти до почти несъедобных размеров – вспомнились надписи на длинных ящиках: «Сельдь ящиковая, кормовая». Эти ящики – первое, что мы увидели, когда вышли после реки Чуни к древнейшей его деревне Варзуге. Сельдь была малосъедобная – очень большая и кормили ею только местных свиней. Вот таким ящикóвым стал и я – на продажу не годился, а съесть в «ящике» меня можно было только с голоду. Ящик считался «юденфрай» и, попав в него, можно было расслабиться. (Установки тоталитарной власти с конца сороковых состояли в том, чтобы евреев в Академию Наук, университеты, ВУЗы и оборонку не принимать, но и не увольнять, с руководящих постов по возможности убрать и на них не назначать). При создании новых ящиков евреев и не брали, но тех, кто все-таки попадал, не увольняли. Теперь, после объяснения заглавия, назову и третью важную причину – пишу в расчете на племянниц, внучек и внучатых племянников, которые иначе этого не узнают (а сейчас пока и знать не хотят). Пишу с надеждой: «и как нашел я друга в поколенье, читателя найду в потомстве я» [8]. Парадокс в том, что понять книгу без пространных комментариев смогут только мои современники. Объяснения некоторых незнакомых для потомков слов и понятий приводятся в Примечаниях и Комментариях, привязанных к соответствующим страницам; и только там, где это может быть неизвестно современникам ставится звездочка (*).

Кому эту книжку читать не рекомендуется? Так как она написана для родных и друзей, с позиций русско-еврейской дуальности [9], то антисемитов и еврейских ортодоксов, убежденных в своей исключительности, просьба чтением себя не утруждать.

Название всей книги – «Записки ящикóвого еврея» соотносятся с третьей частью воспоминаний – периоду работы в Ящике. Я думал, что это и будет если не основным содержанием книги, то ее кульминацией. Но в процессе написания обнаружилось, что книга сама диктует, что в ней главное, а что нет. Желание объяснить, как и почему я оказался в Ящике, привело к необходимости рассказать сначала о родителях, потом о детстве, родных и друзьях. Часть первая растеклась «мыслью по древу» и превратилась в книгу первую «Из Ленинграда до Ленинграда» – рассказ о путешествии длительностью в семнадцать лет. Чтобы дописать остальные две части потребуются еще две книги с условными названиями «В Ленинграде. На Физмехе Политехнического» и «Киев. Взгляд из Ящика». Хватит ли сил и желания на книгу четвертую, «Бохум и остальные части света», покажет время.

Из «Жизни π» Мартела известно, что мир не просто такой, как есть. Он таков, как мы его понимаем. А когда что-то понимаешь, то привносишь в него что-то свое. И разве сама жизнь таким образом не превращается в рассказ?

Бывшая Чесменская военная богадельня (ЛАДИ-ЛИАП)

Я лежу навзничь на крутом травяном откосе, вверху сквозь редкие сосны видно бледно-голубое небо. Сверху слышится жужжание. Потом в небе появляются мошки, превращающиеся в комаров. Комары начинают по очереди падать на нас, быстро увеличиваясь в размерах. Жужжание переходит в гул, а потом в вой, который становится невыносимым, и комары превращаются в железные чудовища – «штуки» [10]. Они сменяют друг друга, при этом вой в промежутках стихает. Медленно падают сосны, поднимаются пласты земли – гулкие взрывы не воспринимаются и не запоминаются. Главное – прекращается вой и наступает облегчение. Почему-то ни я, ни те, кто рядом, не закрывают мне ни глаза, ни уши. Это мое первое воспоминание и сниться оно мне будет потом много раз. Оно относится к 9 сентября 1941 года, когда нас (по документам) якобы эвакуировали из Ленинграда. На самом деле поезд, стоявший внизу откоса, в железнодорожной выемке, удалось отремонтировать, и мы вернулись назад в Ленинград.