Олег Рогозовский: Записки ящикового еврея. Книга первая: Из Ленинграда до Ленинграда

Кроме прыжков в снег с крыши двухэтажного сарая, игр (боев) в снежки, были еще и катания: на лыжах – их я только пробовал – и на санках.

Однажды, уже накатавшись, я лежал на спине на санках и просто смотрел вверх в безоблачное небо. И вдруг, высоко в небе я увидел самолет. И даже кресты на нем. Но это были не фашистские, а другие кресты, ну уж никак не звезды. Я тут же рассказал об этом всем, кому мог. Никто мне не верил. Недавно я нашел подтверждение виденному тогда. Немцы могли летать над Вологдой, когда хотели, и, несмотря на два сбитых в Вологодском районе самолета (один из них сбил легендарный Султан Амет-Хан [24]), вологодская ПВО не представляла для них опасности. Вологду не бомбили – жалели бомбы, тем более на Заречье. Позже фронт отодвинулся, но светомаскировку сняли только в конце 44-го – начале 45-го года.

В 1943 году мамину работу заметили, и ее перевели начальником производственного сектора отдела транспорта облисполкома. Исполком находился в центре Вологды, от нас за рекой, в одном из немногих многоэтажных домов. Их и сейчас там не так много. Мама несколько раз меня туда водила. Через речку мы переходили по Красному мосту. И вот я, посчитав, что уже достаточно взрослый и самостоятельный (мне уже было пять лет) пошел сам к маме на работу. Думаю, что это было после слов бубы – вот мама придет и решит, можно ли тебе это… Чем было «это», я не помню, но ждать решений я уже и тогда не любил. В облисполком я дошел без приключений, там мамы не оказалось, и я пошел обратно. Вот тут и начались приключения. Я пошел обратно, но Красного моста на том же месте не было. Мост был зеленый. Когда его перекрасили, я не знаю, скорее в начале войны, но называли-то его попрежнему Красным. Пройдя вниз и вверх по речке и не найдя красного моста, я заревел. Подошли добрые люди, спросили, в чем дело. Посмеялись, объяснили, что мост (деревянный, покрашенный в зеленую краску) уже давно такой. Я никак не мог понять взрослых. Почему же он тогда называется Красным? Взрослые не видели здесь беды. Давно уже все привыкли, что называется так, а на самом деле все иначе. А я еще был мал – не понимал. Еще долго сила слова была для меня не менее (а иногда и более) важной, чем действительность. Так как я знал, где мы живем – на улице Некрасова, дом 36, то нашлась женщина, жившая поблизости; она перевела меня через мост и довела до дома. Скорее всего, мост был перекрашен с целью маскировки, а может быть, из-за недостатка красной краски – шла война и всего не хватало.

В отличие от садика, во дворе знали мою фамилию и не один раз прибегали с поздравлениями – вашего папу наградили – передавали по радио! Речь шла, конечно, о генерале, потом маршале Рокоссовском. Значит, уже был близок конец войны. По радио слушали уже не только сводки, но и участившиеся приказы о салютах и награждениях.

Хорошо помню свой тогдашний вопрос: «А кто главнее, Сталин или Верховный Совет?». Взрослые как-то смущались и не знали, что мне, пятилетнему, ответить. Тогда я, удивленный их «недогадливостью», объяснял: «Конечно, Верховный Совет. Ведь это он награждает Сталина, а не наоборот!».

Дня победы все ждали с нетерпением, а я еще и с некоторой тревогой. Подаренные кем-то шоколадные конфеты (в кульке!) были отложены на этот день. Одну конфету дали мне попробовать. Было сладко, но вкуса я не разобрал. Кулек подвесили под потолок, откуда я, маленький не мог их достать. Победа все не наступала. А распознать вкус хотелось. В редкие моменты, когда бубы не было дома, я подставлял стол к стенке, ставил на него табурет, на табурет скамеечку и дотягивался до кулька. Чтобы никто не заметил убыли, я решил аккуратно, как бобёр, передними зубами отъедать самый кончик конфеты. Увы, они оказались с розовой помадкой! Я надеялся, что остальные будут с темной и ничего заметно не будет. К сожалению, они продолжали оставаться с розовой. Не мог сообразить, что было бы не так заметно, если съесть целиком (понемногу) одну конфету, а не отъедать кончики у многих. И вот приходит ночь Победы. Все уже знали, что она уже свершилась, но сообщение не поступало до утра – Сталин спал – к тому же он потребовал, чтобы Жуков подписал еще один, «наш», Договор о капитуляции. Утром объявили, наконец, о Ней. И на столы выставили все, что было в «загашниках» [25], в том числе и злополучные конфеты.

Все стало видно. Но радость была так велика, что о моем «преступлении» тут же забыли. А вот я его не забыл. С тех пор не люблю конфеты с помадкой, особенно розовой. Наш сосед по дому Сохранский преподавал раньше в ЛАДИ. Вообще в Вологде было много ленинградцев. Элитную их часть составляли партийные и государственные кадры, не расстрелянные Сталиным по делу Кирова, а высланные в Вологду. Это не считалось суровым наказанием – Сталин тоже был здесь в ссылке, и жилось ему неплохо, как и в Туруханске, куда он попал позже (а я еще через двадцать лет после Вологды). В Вологде при царе к ссыльным относились хорошо, немногочисленная местная интеллигенция с интересом знакомилась с последними культурными, философскими да и с революционными идеями. Когда местные шариковы после революции освободили Вологду от интеллигентов, то те, кто уцелел после смерти Кирова и был сослан в Вологду, заметно повысили ее культурный уровень. Новый виток репрессий начался с ленинградским делом 1948 года. Его организаторы – Маленков, Молотов и Берия хотели устранить ленинградскую группу и ее влияние на Сталина: Жданова (успевшего вовремя скончаться), Вознесенского и Кузнецова. Пострадали сотни «недобитых» в Ленинграде и, рикошетом, в Вологде. Пишу об этом потому, что мама чудом избежала репрессий. Всему «виной» ее самоотверженная и добросовестная работа: дорожный мастер (вечно мокрые брезентовые сапоги), вступление в партию в самое трудное для страны время, когда исход войны не был ясен, потом должность зама в транспортном отделе исполкома, а затем инструктора по промышленности и транспорту Вологодского обкома партии. После войны первый секретарь обкома предложил мамину кандидатуру на пост секретаря обкома по промышленности и транспорту. В это время папа возвращался после войны с Японией. Но он мог до нас и не доехать. По дороге он встретил в Хабаровске товарища по институту, занимавшего высокий пост в Дальстрое. А тот решил оставить там папу. Обещал златые горы, немедленное повышение в звании и т. д. Все бы хорошо, но Дальстрой был частью архипелага Гулаг. Папа поблагодарил и отказался. Но от него уже ничего не зависело, документы о назначении лежали на подписи, но тут его товарища вместе с начальством срочно вызвали в Москву и папа просто удрал – без начальства проездные документы задерживать не стали. Приехав в Вологду, папа уговорил маму уехать в Киев. Как фронтовик и орденоносец он имел право это сделать. И нам удалось уехать.