Эрик Ларсон - Страх и надежда. Как Черчилль спас Британию от катастрофы

Когда позже Черчилль писал об этих событиях, он выделил слово «немедленно» курсивом.

На самом деле Рузвельт отлично понимал настоятельность потребности Черчилля в эсминцах. 2 августа, в пятницу, он созвал правительственное совещание, на котором предполагалось найти какой-то способ предоставить Англии эти корабли, не нарушая «Законы о нейтралитете».

В ходе этой встречи Фрэнк Нокс, министр военно-морского флота, выдвинул такую идею. Почему бы не оформить эту передачу как сделку, в ходе которой Америка дает Британии эти эсминцы в обмен на предоставление доступа к британским военно-морским базам, расположенным на всевозможных атлантических островах, в том числе на Ньюфаундленде и на Бермудах? Закон допускал передачу военных материалов, если в результате повышалась безопасность США. Приобретение доступа к стратегически важным базам в обмен на устаревшие эсминцы, похоже, вполне удовлетворяло этому требованию.

Рузвельт и кабинет министров одобрили это предложение, однако сошлись во мнении, что при сложившемся политическом климате такой обмен все-таки должен получить одобрение конгресса.

Президент попросил дружественного сенатора Клода Пеппера внести законопроект, разрешающий этот обмен. Для того чтобы законопроект имел хоть какие-то шансы на успех, требовалось, чтобы его одобрила Республиканская партия, но эта цель оказалась недостижимой: слишком многие американцы упорно противились тому, чтобы отправляться на войну, к тому же на горизонте маячили выборы.

Пеппер сообщил Рузвельту, что у законопроекта «нет никаких шансов» [413] Goodwin, No Ordinary Time , 142. .

В ту же пятницу Черчилль сделал Бивербрука полноправным членом военного кабинета, а вскоре – и своего оборонного комитета. Бивербрук согласился на это неохотно. Он терпеть не мог комитетов – любого рода, любого уровня. В его кабинете висела табличка, требовавшая: «Комитеты, не суйтесь в войну».

Совещания были ему совершенно не нужны. «В министерстве авиационной промышленности меня с утра до вечера подстегивала необходимость наращивать производство, – писал он в воспоминаниях, не предназначавшихся для печати. – Меня терзал страх, что нашим военно-воздушным силам не хватит материально-технического обеспечения. От меня требовали, чтобы я посещал бесчисленные совещания кабинета, а если я не являлся на какое-то из них, премьер-министр посылал за мной» [414] A.J.P. Taylor, Beaverbrook , 446. . Черчилль вызывал его на совещания оборонного комитета, которые затягивались до поздней ночи, а потом просил его остаться и продолжал обсуждение уже в своей гостиной.

«Это было слишком тяжкое бремя», – писал Бивербрук. И отмечал, что у Черчилля имелось несправедливое преимущество: он-то спал днем.

4 августа, в воскресенье, Рандольф, сын Черчилля, вернулся домой, на Даунинг-стрит, 10: его ненадолго отпустили в увольнение из 4-го Ее королевского Величества гусарского полка, где он служил. В форме он выглядел подтянутым и мускулистым.

Первый вечер начался на радостной ноте – веселым ужином (там же, на Даунинг-стрит) с Памелой, Клементиной и Черчиллем [415] Полностью рассказ об этом эпизоде см. в: Interview Transcripts, July 1991, Biographies File, Pamela Harriman Papers. См. также: Ogden, Life of the Party , 95–97. . Все находились в отменном расположении духа. После ужина Черчилль вернулся к работе, а Клементина удалилась в свою комнату, где она уже много вечеров провела одна. Ей не нравились многие друзья и коллеги мужа, и она гораздо больше любила ужинать у себя – в скромной комнате с односпальной кроватью и раковиной. Между тем Черчилль проводил ужины (или посещал их) пять вечеров в неделю.

Несмотря на то что Рандольф давно не был дома, после ужина он в одиночестве отправился в отель «Савой». Он планировал встретиться там со своим другом, американским журналистом Х.Р. [Хьюбертом Ренфро] Никербокером, и заверил Памелу, что скоро вернется. Два друга пили до закрытия гостиничного бара, после чего поднялись в номер Никербокера, где опорожнили как минимум одну бутылку бренди. Рандольф вернулся на Даунинг-стрит в 6:10 утра: свидетелем его прибытия стал детектив-инспектор Томпсон, отвечавший за охрану Черчилля. Спотыкаясь, Рандольф прошел от своей машины к дому 10, а затем сумел найти дорогу в комнату Памелы. Он был настолько пьян, что даже не переоделся в пижаму.

Томсон внимательно обследовал его автомобиль.

Для Памелы уже само проспиртованное состояние Рандольфа и его расхристанный вид были достаточно оскорбительны. Но примерно через час, около половины восьмого утра, в дверь к ней постучалась горничная и передала записку от Клементины, немедленно требовавшей ее к себе.