Стэн Тэлчин - Найти истину...

Меня главным образом интересовали еврейский образ жизни, еврейская политическая жизнь и еврейские организации. Я вступил в Союз Молодых Сионистов, [13] . Сионизм - национальное движение в 19-ом веке, основоположником которого был австрийский журналист Теодор Герцль. Движение это своей целью ставило право еврейского народа на свое собственное государство в Палестине. В более современном освещении - это движение за политические, социальные и моральные права еврейского народа иметь государство, в котором они могли бы жить свободно. когда мне исполнилось 12 лет и оставался его членом до 15 лет. Иногда я спускался в нью-йоркское метро и собирал у пассажиров деньги для Национального Еврейского Фонда. Я был регулярным участником всех съездов и дискуссионных групп.

Когда в феврале 1943 года в возрасте 18 лет я пошел в армию, то и там было то же самое. Иногда я ходил в синагогу общаться с другими молодыми евреями или просто на большие праздники. Бог на всех наших религиозных службах или в наших разговорах занимал очень скромное место. Не помню, чтобы кто-то из моих друзей всерьез говорил о Боге. Мое отношение к Богу в то время было довольно циничным: действительно – со всем, что происходит в Германии, разве можно ожидать, что кто-то верит в существование Бога? Что мы «избранный народ»? Избранный для чего? Для газовых камер? Сделайте одолжение, думал я, подберите кого-нибудь другого для разнообразия!

С Этель Дэйвид я познакомился, когда мы еще учились в Монтаукской восьмилетней школе. Поскольку я был годом старше, у нас было мало общего, кроме того, что мы оба были в редколлегии и оба занимались музыкой. Этель играла на флейте, а я на трубе. Из-за того, что Этель дружила с некоторыми девочками из нашей еврейской компании, мы иногда встречались.

На свою Бар Мицву я ее пригласил как члена нашей компании, однако сама Этель не удосужилась включить меня в число приглашенных на свое шестнадцатилетие. Я был здорово огорчен. Тогда я «ввалился» сам, на что Этель страшно рассердилась. Она бы непременно выдворила меня вон, если бы не ее сестра Бетси.

После этого на Этель я почти не обращал никакого внимания вплоть до самого начала Второй мировой войны. Случилось так, что как раз, когда я приехал в отпуск перед самой своей отправкой за океан, мы неожиданно встретились у одного друга. Она произвела на меня впечатление своей грациозностью и хорошим вкусом: волосы у нее были собраны на затылке, немного косметики, а одета она была в прекрасный костюм и туфли на платформе. Я спросил у нее разрешения проводить ее домой. Подойдя к ее дому, мы еще час проговорили. Я был очень одинок, к тому же, сильно переживая по поводу того, что происходит в Европе, я, не задумываясь, принял ее предложение переписываться.

В течение следующих полутора лет Этель не только писала мне замечательные письма, но и проявила поистине великую изобретательность в упаковке всяких небольших подарков, которые она посылала мне в армию. После окончания войны и после трех с половиной лет, проведенных в армии, я вернулся домой, и первое, что я сделал – это пошел прямо к ней. Был субботний вечер. Я позвонил в дверь и стал ждать. Ее мать, открывая мне дверь, сказала: «Входи, сынок! Действительно легок на помине!»

Но Этель дома не оказалось. Она работала в деликатесном магазине на Пятой Авеню в районе Бруклина. Чтобы как-то убить время, я отправился к ней в магазин, который находился в восьми кварталах от ее дома.

Войдя в магазин, я увидел, что Этель обслуживала покупателя. Я стоял уставившись на нее и думал о том, как она хороша. Увидев меня, она зарделась – и я почувствовал, как у меня что-то закололо внутри. После того, как она закончила работу, мы долго разговаривали, а потом договорились встретиться на следующий день в Проспект Парке, где Этель собиралась кататься на лошадях.

На следующее утро я приехал в конюшни одетым в солдатскую форму, поскольку ничего другого у меня просто не было. На Этель же был светло-коричневый жакет, темные бриджи и коричневые, с высоким голенищем сапоги. Я смотрел как она привязывает на место свою лошадь – выглядела Этель шикарно. Я же чувствовал себя как последний обормот.

Мило улыбаясь, Этель взяла меня за руку и подвела к стоящей рядом черно-белой лошади. Как только я к ней приблизился, лошадь начала фыркать и рыть землю копытами.

– Ничего себе, горячая лошадка, правда? – сказал я, стараясь скрыть свою неловкость, ведь, по правде говоря, ездок из меня был никудышный.