Иван Шевцов - Орел смотрит на солнце

Сергей Николаевич умер через три месяца в Алуште, в доме, в котором прожил полстолетия и где написал большую часть своих произведений.

Жизнь Сергеева-Ценского огромна не только по числу прожитых лет, но, главное, по всему им созданному; жизнь, которая была подвигом, может и должна служить благородным примером для многих поколений людей — творцов и созидателей.

Однако справедливо когда-то заметил Максим Горький, что «…литературная карьера Сергеева-Ценского была одной из труднейших карьер. В сущности, таковой она остается и до сего дня. Все еще не многим ясно — хотя становится все яснее, — что в лице Сергеева-Ценского русская литература имеет одного из блестящих продолжателей колоссальной работы ее классиков — Толстого, Гоголя, Достоевского, Лескова».

О Сергееве-Ценском почти нет монографических работ, нет глубоких литературно-критических исследований его творчества, нет полной библиографической справки обо всех его произведениях и тем более — о литературе о нем.

Для массового читателя Сергеев-Ценский только-только начинается. Интерес к нему широких читательских кругов непрестанно растет. Книги его не залеживаются на полках магазинов и библиотек.

Написать книгу о жизни и творчестве этого замечательного человека и великого художника, владевшего «магией слова», было моей заветной мечтой.

Автор

В воскресные дни город Тамбов гудит колокольным звоном. Сколько здесь церквей!

Сережа, сын земского учителя Николая Сергеевича Сергеева, стоит на курчаво-зеленом берегу тихой и светлой Цны, смотрит на город и пробует сосчитать сверкающие в утренних лучах луковицы церквей и соборов. Их много. А колокола то заливисто и многоголосо поют, то спорят друг с другом неистово и азартно, то лихо и бесшабашно-весело хохочут, то вдруг изливают откровенную, безбрежно-синюю, как окрестные дали, печаль-тоску людей, бредущих пыльными большаками по родимой земле в поисках радости, иной, лучшей доли. Сереже нравится этот звон — он кажется ему музыкой, какой-то сложной и необычной, не похожей ни на озорные и залихватские трели гармоники, ни на те нежные мелодии скрипки и бурные грозовые раскаты рояля, которые порой раздаются из окон музыкальной школы. Нет, это другая музыка, она трогает в душе сокровенные струны, будит в памяти картины раннего детства.

Он помнит себя с трех лет, и первым врезался в память колокольный звон деревенской церкви, которая казалась ему самым грандиозным сооружением на земле. Они жили тогда в большом селе Тамбовского уезда. Николай Сергеевич, капитан в отставке, участник Севастопольской обороны, учительствовал там в земской школе. Жили в селе недолго: в 1880 году, когда Сереже исполнилось пять лет, отца перевели в Тамбов на ту же должность. Но церковный звон всегда воскрешал деревенские картины того зеленого апрельского детства, память о котором остается у. человека на всю жизнь. И хотя в Тамбове Сережа жил уже три года, музыка здешних бесчисленных колоколов все-таки напоминала ему село с пескарями в родниковом ручье, со стадами белых гусей на лугу, с лаем злых и трусливых собак, с весенними скворцами, с золотистой рожью и синим лесом, не тем, что за околицей села, а тем, что далеко-далеко, на самом краю света, где небо сходится с землей.

В руках у мальчика альбом и карандаш. Хорошо рисовать опушку леса — сосенки, кусты, пень с толстыми корнями и грибок-боровик у пня. Можно еще белку посадить на сосну, зайца под куст. А вот как нарисовать город — с церквами, с монастырем, с Дубовой улицей, полого спускающейся к Цне? Улицу можно бы и другую взять, которая побольше и понарядней, с кирпичными домами. Но ведь на Дубовой стоит Сережин дом. Пусть Дубовая и деревянная и немощеная, пусть даже и тротуаров на ней никаких нет, а весной и осенью утонуть в грязи можно, но все же она «своя», «наша», она роднее всех улиц Тамбова.

Сережа садится на траву и пробует рисовать. Неожиданно внимание мальчика привлекает веселая частушка. На лодке плывут трое парней и громко поют:

Сереже весело: и придумают же! Небось сами сочинили. В книжках он таких стихов не читал. Но ведь и книжки сочиняются людьми. И стихи тоже. Вот, например, его любимое «Белеет парус одинокий» сочинил Лермонтов. Это, должно быть, очень красиво — синее-синее море, белый-белый одинокий парус и золотое солнце в вышине. Да туман вдали. И больше никого и ничего… Почему возле Тамбова нет моря? И хотя бы на Цне парус увидать! Отчего в стихах все так интересно-велико? Может, оттого, что пишется про другие страны? Вон ведь и Пушкин как здорово сочинил: «У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь…» А где оно, Лукоморье? Сережа вспомнил, что Пушкин и другое писал: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя…» Это про знакомое, очень знакомое — метели, как в родном селе, вьюги завывание, стук ветра и шум в соломе. И снова перед глазами и ручей с пескарями, журчащий, прозрачный, и закат над выгоном, багряный, жаркий.