Виктор Володин - Неоконченный маршрут. Воспоминания о Колыме 30-40-х годов

Жильем на разведке служили два барака таежного типа, в одном из которых, побольше размерами, стоящем в средней части долины, жили все рабочие, а в другом, построенном вплотную к правому склону долины, жили Бандура, коллектор, десятник и взрывник. Барак был как бы отгорожен от всей долины канавой глубиной метра полтора, по которой протекал ручей или пролегало его русло, теперь совсем замерзшее. В нескольких шагах выше барака русло ручья прижималось к тому же правому склону, у которого он стоял, образуя как бы мыс или полуостров. На берегу росла большая кривая лиственница, уцелевшая именно потому, что она была кривая, непригодная для постройки. Весь остальной лес в долине ручья был вырублен, когда строили бараки. Снег в ту зиму, когда строили, был очень глубок. Это было видно по высоким, оставшимся от деревьев пням. Один из них особенно высокий, более двух метров, торчал на другой стороне ручья почти против барака.

В этом же бараке поселился теперь и я. Он был разделен жиденькой перегородкой из жердей на две части, из которых в одной, меньшей, помещались теперь я и Бандура, а в другой — остальные трое. Барак таежного типа — это рубленная в «лапу» постройка из неокантованных и неошкуренных бревен лиственницы с пазами, заполненными так называемым строительным, или зеленым сфагновым, мхом. Крыша сооружается из жердей или тонких бревен — накатника, опирающегося одним концом на стенку, а другим — на «матку» — длинное толстое бревно, опирающееся концами на средние участки коротких стен. Эти стены наращиваются двумя-тремя бревнами, чтобы «матка» лежала выше и скаты крыши были круче. Накатник покрывается слоем мха, засыпаемым грунтом.

В окна при отсутствии стекла вставляются рамки, затянутые белой бязью. Такое окно пропускает свет, но через него, конечно, ничего не видно. Такие окна были и в нашем бараке.

Объекты рудной разведки располагались метрах в 300–400 выше наших бараков, в верховьях ручья. На правом склоне долины находились траншея № 4 и шурф, заложенный, скорее, после моего приезда для разведки той же жилы в глубину. На склоне сопки, разделяющей распадок Белкин и другой ручей, названия которого я не помню, располагалась жила, разведываемая штольней № 1.

Вскоре после моего приезда в середине декабря, должно быть, числа 15–20-го, на прииске состоялось профсоюзное собрание. Это было весьма своеобразное собрание, единственное в своем роде. Никогда за всю мою жизнь, ни до того, ни после ничего подобного я не видел. Демократия совершенно невообразимая. На этом собрании присутствующие члены профсоюза выдвигали кандидатов на награждение правительственными наградами. Собрание явно было не подготовлено. Выступившие с предложениями явно не были назначены, не выполняли поручение, а высказывали свое собственное мнение. Царила полнейшая демократия. Меня поразило то, что кандидатов было выдвинуто много. Чуть ли не все вольнонаемные были включены в этот список. В число их не попали главным образом те, кто совсем недавно приехал и еще кое-кто. Например, в список не попали почему-то ни Бандура, ни Кондрашов. Это мне было непонятно.

Ничего подобного я больше никогда не встречал. Награждения были и позднее, но никогда больше я не видел, чтобы кандидатов для этого выдвигали на собраниях. Это всегда было прерогативой высокопоставленных руководящих лиц и делалось шито-крыто.

Еще удивительнее было то, что очень многие из выдвинутых кандидатов, если не все, были вскоре действительно награждены. Среди них оказался и сменивший меня на месте начальника разведки Д. И. Овчинников, вернувшийся только что из отпуска. Как-то в разговоре по радио из Усть-Утиной сообщили фамилии награжденных орденами, и среди них была фамилия Овчинникова. Он был счастлив, как ребенок. Просто блаженствовал от счастья, по нескольку раз в день повторяя: «Орденоносец! Просто не верится!». Впрочем, это было бы действительно слишком несправедливо, если было бы правдой. Но этого не произошло. Выяснилось, что ему дали не орден, а медаль «За трудовое отличие». Он был не только разочарован, а по-настоящему оскорблен в своих лучших чувствах. До того он привык к мысли, что он орденоносец. Было непонятно, почему же он говорил, что ему не верится, когда сам был уверен, что он орденоносец. До того высокое у него было самомнение, что он не сомневался в том, что, только что окончив техникум и проработав всего два с половиной года, он вполне заслужил орден. Комментарии здесь не нужны. В действительности, конечно, он получил и так больше, чем заслужил.