Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Сколько еще полезного можно предложить, сколько есть еще предметов, коих усовершенствование, не обременяя казны, могло бы быть благодеянием для рождающегося города! Но кто будет слушать наши предложения? Кто поверит их пользе? Искусства Скасси мы не имеем. Нам не суждено видеть счастливые дни Керчи, до них еще далеко; в ожидании их будут для нас проходить годы в одиночестве, вдали от всего привычного, знакомого, родного и милого, и в беспрестанной борьбе с злобою и коварством людей; такая убийственная жизнь продлиться не может. Пусть же другие, здоровее, терпеливее и счастливее нас, предпринимают и действуют; пусть они увидят то, чего нам желать только позволено. Нам же ничего более не остается делать, как окончить сию записку, положить перо и, может быть… скоро проститься с Керчью. Дай Бог не видать сего города, пока он совершенно не преобразится!

Едва сия записка была окончена, как гром Наваринской победы огласил Новороссийский край, и в тоже время, с другого конца, прилетело известие о покорении Эривани и Тавриса. Какое удивительное влияние сии происшествия будут иметь на участь здешних мест! После долгого, беспокойного сна какое счастливое пробуждение! Какая новая эпоха открывается, и какой ряд новых побед сии первые победы обещают! Поклонники Лжепророка опять везде бледнеют перед русскими. О русский Бог и Бог вселенной, не даром Тебя соотечественники мои себе присвоили, и сами себя, друг друга и весь живот свой Тебе предали! Всегда и везде являешь Ты себя покровом избранного Тобою народа. О русский Бог, храни же всегда Русского царя и Русское царство и лишенного всех радостей земных утешай хотя благоденствием и славою Отечества его!

Не надобно смешивать ее с другою госпожою Крюднер, также великой грешницей, немкой, которая гораздо после неё в Россию к нам пожаловала.

В переписке с Великим Фредериком известный безбожник, барон Гримм, говорит про нее следующее: Эта госпожа Naudin как бывало ни пойдет к обедне, дома у неё случится какое-нибудь несчастье. Когда неоднократно сие повторилось, она воскликнула: «Господи, прости меня, но даю клятву, что отныне никогда нога моя не будет в церкви».

Два раза Северин был женат; последний раз, лет пятнадцать тому назад на одной немке и от обоих браков не имел детей. Он был несколько времени поверенным в делах в Швейцарии; теперь давно находится посланником в Баварии.

Это место было некогда мне предложено и обещано, когда я был еще моложе его и в одинаковом с ним чине.

Сие повторение мною сказанного считаю необходимым, дабы привесть его на память читателю.

В разные времена бывают у нас явления, некоторым образом между собою схожие. Например устройство Государственных Имуществ несколько напоминает собою военные поселения. Все эти испытания, все эти попытки прообразовать Россию суть настоящая для неё пытка. О, эти Европа и просвещение! Они для нас тоже, что свобода для западных народов: сколько ужасов и мерзостей их именем творится!

Мне в Петербурге давал уроки итальянского языка некто Варука, который, вместо того чтобы хвастать своим графским титулом, совестился признаваться в неоспоримых правах, которые на него имел, и сердился, когда ему о том напоминали.

Хотя бы, по примеру Ревеля, немцы держали тут иссохший труп какого-нибудь герцога Круа, напоказ проезжим, для потехи своей, дли прибыли и для доказательства, что и тела грешников могут быть также нетленны, как мощи. Увы, православное правительство терпит такое бесчеловечное ругательство над святостью могил.

Тут уже не Польша, а продолжение Поморья (Померании) или малая Померания или Померелия, как зовут ее немцы, которая более двухсот лет имела особых князей Самбора, Мистивоя, Вязимира и других. Все они упорно и отчаянно дрались с орденом. Ими основаны Гданск (Данциг), где и была их столица, Сталбо (Столпе) и монастырь Олива, где они и похоронены. На малое это княжество попеременно нападали Бранденбург, рыцари и поляки; окончательно победа осталась за последними. После смерти последнего князя, по пресечении княжеского рода, в четырнадцатом веке, Польша присоединила этот край к своим владениям. И для чего? для того, чтобы в восемнадцатом его отняли у неё немцы.

Если немки великие охотницы наряжаться, зато они и великие мастерицы в этом деле; оттого-то и вкус их к маскарадам. Как бывало в ребячестве с нетерпением ожидал я святок и появления переряженной дворни, по большей части в вывороченных тулупах, так в первой молодости с радостным трепетом видел я, многогрешный, приближение вторника на первой неделе поста, когда бывают так называемые немецкие маскарады. Но, право, очень безвинно вкушал я от сего запрещенного плода; наглядеться на странные, чудные или блестящие наряды, — вот в чём состояла вся моя претензия. Чего, бывало, немки и немцы тут не выдумают! И какая верность, точность в сохранении костюмов! Большая часть из них без масок пресерьезно разговаривают с встречающимися знакомыми, а незнакомым маскированным просто не отвечают. Услышишь, как Рейтценштейнберггоферша богато одета, или как Лисхен мила пастушкой, или как Лоттхен в амазонском платье хорошо держит пику! Всё это степенно тянется церемониальным маршем, и сколько пройдет мимо тебя глупых Фигаро, скучных Пьеро и неподвижных Арлекинов! Не суйся говорить с ними: один с досадою что-то пробормочет, другой отвернется, третий, поучтивее, поклонится и пойдет далее: вот и всё тут. После, когда я был постарее, мне это не только наскучило, даже опротивело. Но когда, сквозь пеструю толпу, завидишь быструю походку, когда под широким простым капуцином угадаешь ловкие движения, будь уверен, что это француженка, поспеши к ней, из-под маленькой черной маски полюбуйся беленькой шейкой, миленьким подбородком и как звезды блестящими глазками, заговори с ней смело: она ответит тебе умно, оригинально, забавно и пристойно, и если слегка кольнет твое самолюбие, то так мило, что скорее захочешь смеяться чем сердиться. Вот наслаждение! Гораздо более богатства, но право не более ума в этих торжественных шествиях, недавно, как великие забавы, введенных в употребление. Да и самые живые картины, где нужно только разодеться, да с минуту неподвижно постоять или посидеть, должны быть непременно выдумкою немок.