Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Мы забыли сказать, что с утверждением порта в Керчи, в 1821 году, подчинив все градоначальства Новороссийскому генерал-губернатору; всё равно, если б их уничтожили. Градоначальник нужен там, где еще ничего нет, или где мало что сделано: это не есть постоянная должность, это комиссия, это доверенный пост. Там, где уже всё приведено в устройство, где дела текут своим порядком, где торговые сношения совсем установились, такие портовые города должны быть вместе с тем и губернскими, как Архангельск, Ревель, Рига и Астрахань, или должны быть под чинены местному губернскому начальству, как Либава и Нарва. Первые градоначальники назначались после строгого выбора; за то они облечены были доверенностью почти неограниченною, имели большую власть и могли с способностями и усердием быть весьма полезны. Ныне же одесский градоначальник есть обер-полицеймейстер, а прочие немного повыше обыкновенных городничих. В других портах пусть бы так, благосостояние их отныне будет зависеть от политических обстоятельств; но в рождающейся Керчи не знаем, хорошо ли это?

С исполнением указа об учреждении Керченского порта всё шло отменно медленно, исподволь и как будто нехотя. Насилу к концу 1822 года открыты в нём портовая карантинная контора и первоклассная портовая таможня. Инспектором карантинным прислан армейский полковник фон-Ден, и ему же покамест велено было исправлять должность градоначальника. Этот полковник был воспитан в одном из кадетских корпусов, знал очень хорошо фрунт, любил порядок, чистоту, особенно же эту наружную чистоту, которая с некоторого времени в России так тщательно соблюдалась. Впрочем, он был весельчак, любил играть в карты, попить, поесть и погулять, в книги никогда не заглядывал, терпеть не мог ничего печатного и читал одни только приказы в Инвалиде. Усердствуя, как умел, устройству вверенных ему городов, он тотчас приказал по дорогам и улицам срывать и ровнять все бугорки, засыпать их камешками, посыпать песочком и по бокам прорывать канавки. Около крепостей надолбы и перила начал тотчас красить казенною краской и, с негодованием видя древнюю церковь, из дикого камня построенную, почерневшую от столетий, мимо её пролетевших, скорее велел ее белить. Словом, Керчь и Еникале сделались как напоказ: приехавши в них, можно было почесть себя в военных поселениях.

Легко можно представить себе отчаяние греков, неопрятнейших из людей. Незадолго перед тем воротился Скасси, давно уже покровитель двух городов и провидение их жителей. На пространном поле интриги заставляет Бомарше говорить Альмавиву: «Надобно всё обрабатывать, даже тщеславие глупца». Следуя сему правилу, Скасси всегда ласкает керченскую чернь и питает спесь в сих грубых невеждах. Они бросились к нему с жалобами; он пожимал плечами и давал надеяться, что при нём так не будет.

Всё это недолго продолжалось. Чрезвычайная перемена скоро последовала во всём крае; захотели, наконец, чтобы Новая Россия обрусела, и в 1823 году прислали управлять ею русского барина и русского воина. Слишком много хвалить графа Воронцова нам не позволено: с некоторою основательностью будут подозревать нас в пристрастии. Оставляя всё, что он сделал полезного вообще, скажем только, что он такое был в отношении к Керчи. В августе месяце 1823 года посетил он сей город; как Кесарь, он пришел, увидел и… в миг распознал истину с ложью. Химера черкесской торговли перед ним исчезла и, кажется, он первый умел понять действительную пользу, настоящие выгоды, которые государство со временем получать может от Керченского порта.

С внутренним убеждением поспешил он ходатайствовать у покойного Государя за Керчь, и чрез два месяца, именно в октябре 18 23 года, в городе Вознесенске, по докладу его, назначен первым Керчь-Еникальским градоначальником генерал Богдановский, давнишний его сослуживец и которого похвальные свойства ему коротко были известны.

Какой неожиданный удар для надменного Скасси! Все его замыслы, как дым, должны были исчезнуть. От досады он не лопнул, но глубоко скрыл ее в коварном итальянском сердце своем. Привыкнув всегда носить личину, он ласкался к графу Воронцову, улыбался Богдановскому и страдал бессильным желанием вредить столь благонамеренным людям.

Со всею приверженностью к графу Воронцову, со всем уважением к Богдановскому и, прибавим еще, с изрядным таки самолюбием, скажем правду: как первый сей выбор для Керчи, так и последующие были неудачны. По неволе людей посылать не должно: генерал Богдановский, равно как и преемник его, много в своей жизни обязанные графу Воронцову, не могли противиться его желаниям и пожертвовали приятностями жизни его полезным намерениям. Умный и осторожный Богдановский есть раб своего слова и раб всех обязанностей своих: он чрезвычайно аккуратен, менее чем должно он никак не сделает, но и более также никогда. Он слишком два года терпеливо перенес Керченскую жизнь, как птица на ветке во время непогоды, выжидая лучшего времени и никак не думая вить гнезда; он ничего там не захотел завести. Он делал всё, что от него зависело, чтоб всё держать в порядке, почитал себя более исполнителем распоряжений высшего начальства, был правдив, никаких личностей себе не позволял. С Скасси под конец был он в явном несогласии, но все ядовитые стрелы итальянца скользили только о непоколебимое его хладнокровие. Керчь была для него, как уродливая жена, которой, давши слово в верности, он, как честный человек, не мог изменить и которой, кроме любви, он ни в чём не отказывал. Настоящая жена его та, с которой он соединен перед самым сюда прибытием, была единственною его отрадой в сей пустыне. Воспитанная в столице, она любила если не шумные веселости, то приятности общежития, а здесь их совсем была лишена. Её таланты, любезность и скромность еще более были заметны в кругу этих глупых и злых чиновниц, бывших прачек.