Филипп Вигель - Записки Филиппа Филипповича Вигеля. Части пятая — седьмая

Во время управления г. Богдановского, ничто не делалось в Керчи иначе как под наблюдением его, но по распоряжениям и проектам, утверждаемым самим генерал-губернатором. В начале 1826 года, согласно с сильным его желанием, оставил он здешнее место и переведен градоначальником в Феодосию. Тогда-то Керчь осталась на жертву Лигурийцу Скасси и одному Вандалу Синельникову, карантинному инспектору, которому поручено было временно градоначальствовать.

Нам теперь более ничего не остается, как описать город сей, в который мы прибыли в начале нынешнего 1827 года.

Надобно почти въехать в него, чтобы его увидеть. Дорога из Феодосии с последней станции идет всё на изволок, перелом делается верстах в двух с половиною от Керчи подле так называемого Золотого Кургана. Этот курган можно почесть горой, он из земли и каменьев сложен, а Золотым назван потому, что, когда роются в нём, почти всегда в гробницах находят золотые вещи. Суеверные рассказывают, что под ним засажена какая-то девица, сотворившая страшное преступление, за то проклятая и осужденная сидеть целые столетия в подземелье, пока не сыщется добрый человек, который согласится благословить ее. Говорят, что по временам она является, ночью, печально бродить вокруг кургана, завидя всякого проходящего спешит к нему с мольбою; а он, не думая давать благословения, с ужасом от неё удаляется.

От этого волшебного кургана начинаешь неприметно спускаться. Скоро открывается множество разбросанных каменных избушек, построенных русскими поселенцами, и которые со временем, по утвержденному плану, должны составить новые кварталы города. Наконец въезжаешь и в Керчь, то есть в главную и почти единственную улицу сего города, которая от первых прочных застроений до крепости имеет длины более версты. Она идет по косогору довольно высоких холмов и Митридатовой горы; дойдя же до неё, между ею и крепостью, у подошвы её лежащей, поворачивает вправо и ее обходит: можно сказать, весь город лежит у ног Митридата. [93]По обеим сторонам этой главной улицы идут еще две другие, не столь длинные и не столь обстроенные и соединяющиеся с нею переулками. Параллельных улиц более делать невозможно: справа гора, а слева болото, низменное место, куда стекаются ручьи изо всех фонтанов и которое, при сильных ветрах с моря, затопляется. Первая половина большой улицы довольно широка, идет по прямой линии и отстроилась только с учреждения градоначальства; другая же, составлявшая старый город, и крива, и коса, и грязна. Пять или шесть вновь построенных каменных двухэтажных домов дают Керчи вид города.

Народонаселение всё еще простирается не более как до 2500 душ в обоих городах; если всё так пойдет, как шло доныне, то трудно ожидать, чтобы оно умножилось. Таврическая Казенная Палата, обязанная отчетностью Министерству Финансов, очень строго поступает при перечислении жителей из других губерний; общества, при увольнении людей, желающих переселиться в Керчь, неохотно дают свое согласие, а для принятия их здесь встречается еще более затруднений.

Сначала Керчь была многочисленная греческая колония; девять-десятых из её населения разошлись, но остальное удержало за собой все привилегии, права и выгоды, которые им императрицею Екатериною пожалованы. Какая за то от них польза государству? Никакой. Всякая немецкая, или другая какая, колония с столь давнего времени и при столь выгодном местоположении сделалась бы знаменитою. А между тем сии керченские греки воображают, что их одних правительство имело в виду, учреждая здесь порт. Скасси их в том уверил. На смех, обещался он им хлопотать в Петербурге, чтобы дано им было муниципальное правление, и чтобы все полицейские власти и даже градоначальник были ими и из среды их избираемы; он тронул слабую сторону их, тщеславие. Эти люди, столь хитрые в мелочных обманах, но которые в глубоком невежестве своем далее носа своего ничего не видят, охотно верят ему. При таком расположении умов, как трудно всякому иностранному капиталисту, а кольми паче русскому, которых также они называют иностранцами, да еще и худшими, решиться что-нибудь завести и войти в их сословие. Они сами всячески тому противятся, а без их согласия нельзя быть керченским жителем; когда же они согласятся, то в какой жестокой надобно быть от них зависимости! Ибо как они одни избиратели и избираемые, то всегда им надобно кланяться.

Русских простолюдинов они охотно принимают, зная их проворство и трудолюбие. Они их за дешевую цену нанимают, а высокой те от них просить не смеют. Но если кто из них порасторгуется, поразживется и начнет состоянием равняться с греками, то надобно видеть, как начнут все на него нападать, привязываться к нему, мешать ему по всём, и все усилия градоначальника едва могут его спасти. Этим крымским грекам или татаро-грекам (ибо они не только истории Греции, или же ученого эллинского языка, но и того, который ныне греками говорится, не знают, а говорят все только по-татарски), этим варварам сказал кто-то, что в древности был какой-то город Лакедемон, коего жители, спартанцы, пользовались совершенною свободою и имели у себя илотов, с которыми могли, как с собаками, обходиться. Их уверили, что они происходят от этих спартанцев, и что, по примеру предков, должны иметь своих илотов. И эта сволочь, эти люди, из коих нет ни одного, который бы мог попасть в купцы 3-й гильдии, между коими тот почитается богачом, кто до 30 тысяч рублей имеет в обороте и на них крохоборствует, каждый из них имеет по одной или по две семьи илотов Каждый год ездят они на ярмарки: Роменскую, Харьковскую и Коренную, и разводят балыки; купцы, которые у них покупают, получают от мотоватых помещиков, вместо должных денег, живых людей, и ими платят грекам за копченую рыбу. Разумеется, что купчие совершаются на чужое имя. О стыд имени русского! Сердце раздирается, когда услышишь вопли сих несчастных единоземцев, терзаемых самыми презренными из пришлецов [94]. Бывший градоначальник, Богдановский, не мог остаться равнодушным к неистовствам греков: пользуясь указом 1823 года, он полицейскою властью, без церемонии, начал отбирать людей у тех, кои не имели права ими владеть: многих избавил он таким образом от оков; но что же вышло? Всё его возненавидело, и Скасси обрадовался случаю, начал подстрекать греков; они послали прошения в Сенат, оттуда потребовались объяснения, и начались дела. Чем они кончатся, неизвестно; а известно только то, что старый ветреник, Ланжерон, у сенаторов, а Скасси у обер-секретарей хлопочут за жителей de leur bonne ville de Kertsch.